Этот век нам только снился. Стихи
Шрифт:
И молить, и в страхе биться, из-за шторы наблюдая ночи
чёрной истеканье,
И блевать с приходом утра от густого отвращенья к
леденящим крёстным страха,
И тереть, сдирать колени, проползая по пять стадий вслед за
солнцем, всё на запад,
И молчать в пустынном доме, разминая рот едою из корыта
без разбора,
И глаза под кожей спрятать на затылке и ещё закрыть
ладонью, пальцы склеив,
И отрезать, и замазать воском место, где торчали раньше
или что-то там такое…
Чем лобзать, дрожа от страха, ноги грязные по локоть, мокро
шкурясь на паркетах,
Ожидая миг блаженный, что раздавят ЭТИ ноги, а не просто,
Морщась,
сгложут
злые
родственники-
черви…
Лучше сдохнуть!..
В паузах гимнов – невнятные вскрики:
С пеньем духовным вышли калики
Слепоглухие.
В городе грустном под кожей атласной
Ночью пустынно и утром неясно –
Кто мы такие?
Ток междометий и междоусобий,
Буйные травы над буквой надгробий,
Годы лихие.
Прямо под куполом – тьма подземелий.
Трусы, герои иль пустомели –
Кто мы такие?
Чёрная – в доме корявая гостья.
Белая – гладкой бильярдною костью –
Щёлкнута кием.
Надпись сворована с траурной ленты…
Нищие, сволочи, интеллигенты –
Кто мы такие?
В памятном крайнем тысячелетье
Мало ль плясали по памяти плети
Зла и стихии?
А мы – вот судьба наша истинно злая! –
Дышим друг другу в лицо и не знаем,
Кто мы такие?..
ТЯЖЕЛО ПИСАТЬ ПИСЬМО
Ветра задули –
Лёд лёг.
Болезней пули –
Влёт. Слёг.
Жена с друзьями –
Мёд, грог.
В постельной яме
Год дрог.
На сердце гнойно.
Тишь, вонь.
Лежать. Спокойно.
Ты ж – вон!
Бежал по бровке,
Злил нас.
Из хриплых лёгких:
«Зи-на!»
Было – дыбой!
Скарб, грязь…
А бредил рыбой –
Карп, язь.
Земных улыбок
Гром стих.
Земельной глыбой
«Про-сти!»
Лишь две загвоздки –
ночь, стынь…
А в глыбе блёстки –
Дочь, сын…
Я во весь рост стоял перед отцом:
«Ведь мы как будто в том не виноваты,
Что, захлебнувшись дымом и свинцом,
Не падали за города и хаты!
Не виноваты в том, что в стылый год
Не в наши спины хряскали приклады,
И
Вокруг себя построив баррикады.
Как будто нам так сильно повезло –
Себя не знать за стариковским гудом,
Меж двух огней и двух узлов
Всю жизнь внимать лгунам и словоблудам.
Как будто это высшее из благ,
Как будто это счастье в полной мере –
Иметь в кармане ломаный пятак,
Что знать – забыть и ни во что не верить!
И новый свет нам светит новой мглой,
Мы прочно вмёрзли в грязный снег обочин…
Мы больше виноваты пред собой…»
Я во весь рост… Он слушал и молчал.
Вздыхал. Кивал. Беспомощно дрожала
От ветра слов моих седин его свеча,
Но ветру моему не возражала.
И тут я вздрогнул истиной простой,
И всё же вспомнил «города и хаты»:
Ведь тем, что виноваты пред собой,
Перед отцами – трижды виноваты…
ВЕРТИНСКОМУ
«Мадам, уже падают листья»,
Проклиная осенний недуг.
В моём северном городе истин
Замолкает последний друг.
Всё трудней вспоминать хорошее
Всё трудней говорить «люблю»…
Птица старая жёлтое крошево
Собирает в свой каменный клюв.
Прометей со здоровой печенью,
Пуп земли оказался пустым!
Как тоскливо шататься вечером
По расцвеченным мостовым…
Дряхлый хост с желтизной и синью
Так похож на моё лицо!
Я давно потерял Россию -
Золотое моё кольцо.
Да, мадам! Уже падают листья.
Ветер северный – мой… знакомый.
Не пугайтесь: в холодном свисте
Мне привет из родного дома!..
ФЕВРАЛЬ
Я притихший февраль
Средь друзей за столом не заметил,
Я при утреннем свет
Не смог различить его глаз.
Он сидел среди нас,
Словно тень на весеннем портрете,
И, наверное, ждал,
Когда скажут: «Февраль, не пора ль?..
Не пора ль, старичок,
Заводить панихиды по вьюгам
И скрипучим недугом
Застуженность душ отпустить?
Нам тебя не простить,
А тебе уж не стать нашим другом.
Разве – годом спустя?
Но об этом – молчок, старичок!»
Я очнулся потом, когда больно захлопнулись двери,
Когда звуки мистерий
Скатились по лестнице дней,
Может, сверху видней,
Только кто же мне завтра поверит,
Что я умер сегодня,
Почти на руках у друзей?..