Этрусская химера
Шрифт:
— А ваш друг, кажется, вы говорили, что его зовут Роб?
— Роб знает, где я нахожусь, но сейчас с ним невозможно связаться. Его дочь Дженнифер хорошо вышколена и о том, где можно меня найти, расскажет только хорошо знакомому человеку. Она бы передала мне имя и телефон такого человека по электронной почте, но не стала бы называть ему мой номер.
— Но теперь о вашем пребывании в Италии знают многие люди.
— Да, — согласилась я. — Вижу, что дело Лолы оказалось в надежных руках.
Он улыбнулся.
— Вы считаете, что я допрашиваю вас? Ну, разве что самую малость. Однако продолжим. Знаете ли вы, кому принадлежал дом, в котором обнаружили тело Бальдуччи?
— Да, его фамилия упоминалась
— Его дочь? Занесите и ее в список. Кого еще мы забыли? — спросил он, ставя передо мной блюдо с дымящимися макаронами и наливая граппы себе и мне. — Кому известно, что вы разыскивали Лейка? Его сестре.
— Да, Бренди. И служанке, и сиделке Бренди Майре. Ее фамилия мне тоже не известна. Она говорила мне, что не имеет возможности связаться с Лейком, но кто-то это сделал. Он знал о том, что я побывала у нее, и даже то, что я принесла ей белые розы.
— Теперь мы говорим о настоящем Кроуфорде Лейке, не так ли? Список уже включает двадцать имен. Кажется, я не ошибся? Двадцать?
— Я забыла упомянуть Анжело. Нового любовника Дотти. Молодой и симпатичный парень, она нашла его в агентстве Евгении Понте.
— Анжело, — повторил он. — Двадцать один.
— Анжело Чипполини, — добавила я. — И еще Альфред Мондрагон.
Сальваторе вопросительно посмотрел на меня.
— Я же говорил вам, что вы забыли о многих лицах. Кто такой Мондрагон?
— Я разговаривала с ним по телефону. Британский делец, занимается торговлей произведениями искусства. Он осуществляет покупки для настоящего Кроуфорда Лейка, однако Мондрагон говорил, что не знает, как связаться с ним. Может быть, врал, может быть нет.
— Итак, двадцать два. А точнее двадцать четыре.
— Двадцать четыре? А кто остальные двое? — спросила я.
— Лола и я, — ответил он. — Жизнь, как я уже упоминал, это умение доверять. И в настоящее время вы не можете слепо довериться никому. Итак, оставим в списке всех двадцати четырех человек, что бы вы там ни думали о своем личном друге, его дочери и деловом партнере.
— Сальваторе, — предложила я. — По-моему, мы можем чуть сузить этот перечень. Возможно, что врагов у меня больше, чем мне известно, но я знаю своих друзей. Давайте вычеркнем вас и Лолу, Роба, Дженнифер, Клайва и Д'Амато. Помимо всего прочего, я крестная детей Д'Амато. Я обедала у него в доме всего пару недель назад. Кроме того, опустим и Сильвию. Это очаровательная и невинная девочка, какими бы там делами не занимался ее отец. Кроме того, мы можем вычеркнуть Годара, потому что он мертв, Антонио и Пьера Леклерка по той же причине, а заодно и Ива Буше. Остаются тринадцать, и этого более чем довольно.
— Почему вы отбрасываете Буше?
— Потому что в итоге я переговорила с ним; он в это дело не замешан, так как слишком ничтожен, чтобы иметь к нему какое-либо отношение. Не его весовая категория. Мне бы хотелось вычеркнуть из этого списка и Бренди, учитывая, что она не имеет возможности покинуть свой дом, однако я полагаю, что при желании она способна найти средства исполнения такого дела. Еще я вычеркнула бы Кайла, и, может быть, даже Анжело, хотя он и работает у Евгении Понте.
— Ну, хорошо. Завтра приступим к делу. Я возьму ваш список и постараюсь выяснить все возможное о каждом из этих лиц. Что-нибудь да всплывет. Мы уже знаем о связи между вашей подругой — я пользуюсь этим словом чисто условно — Дотти и агентством Евгении Понте, а также между Понте, Романо и Бальдуччи, и между Романо и Мауро. Возможно, обнаружатся и другие связи. И если они существуют, я их найду. Но сперва я расскажу Лоле о том, что Лейк разочаровал нас.
— Нет, — ответила я. — Это сделаю я сама. За этим я и приехала сюда.
— Вы уверены?
— Да.
— А что будет потом?
— Не
— Все это время вы служили кому-то добычей, разве не так? Теперь, по-моему, пора превратиться в охотника. Я имею в виду тех людей, которые все время возникают в вашей жизни? Пора и вам огорошить их своим появлением. Завтра вы вернетесь в Рим и нанесете им по визиту.
Услышав от меня о Лейке и неприятном повороте истории, Лола утерла слезинку. Она похудела, побледнела и вообще казалась больной.
— Ну и хорошо, — сказала она.
— Ничего хорошего в этом нет, Лола. Совсем нет. Это я так гордилась собой и своим делом, что позволила бесчестным людям воспользоваться собой. На вашем месте должна была находиться я.
— Это не так! — возразила она. — Виновата я, а не вы.
— И как вы пришли к этому выводу, Лола? — спросила я. — Какая справедливость может быть в подобной ситуации?
Она надолго отвернулась от меня, рассматривая какое-то пятно на стене.
— Вы по крайней мере намеревались сделать правильную вещь. В отличие от меня. Едва ли я смогу объяснить вам свои чувства, которые ощутила, увидев эту этрусскую гидрию — на вашей постели, на этом жутком розовом одеяле, но хотя бы попытаюсь это сделать. Мне важно, чтобы вы поняли мотивы моего поступка. Невзирая на ваши слова, я была уверена в том, что передо мной — подлинная вещь. И оставлять ее в этом безобразном отеле, среди нелепых красных покрывал и занавесей, среди жутких обоев, казалось мне едва ли не святотатством. Она была настолько совершенна: и мастерством, и формой, и росписью. Ее мог создать только мастер Микали. Я не ошиблась?
— Нет, — ответила я.
— Она была безупречна. Ничего подобного в такой близи мне просто не приводилось видеть. Мне хотелось прикоснуться к ней, провести ладонями по поверхности. — Она чуть усмехнулась. — Как о любовнике говорю, правда? И знаете, это была любовь с первого взгляда. И как обезумевшая любовница я должна была завладеть предметом своей любви. Или это была похоть? Не знаю. Я потратила большую часть собственной жизни на изучение этрусков. Люди начинают смеяться, когда я рассказываю им, что разыскиваю гробницу Ларта Порсены, однако она находится где-то рядом, не так ли? И разве найти ее не будет прекрасным делом?
— Да, конечно. Но…
— Я не знаю, почему внимание мое привлекли этруски, а не римляне или майя, или индейцы северной Америки. Может быть, просто потому, что представилась такая возможность. Мой класс ездил в Италию, и я тоже. Помню, как тем летом мы посещали Тарквинию, как я спускалась в Гробницу с Леопардами, как стояла там, раскрыв от удивления рот. И с тех пор я потратила на этот народ куда больше времени, чем вы можете себе представить — торча в музеях перед стеклянными витринами и рассматривая этрусскую керамику под всеми возможными углами, топая по холмам и равнинам в поисках Ларта. — И знаете, что я делала? Я писала письма итальянским властям и в ЮНЕСКО, требуя запретить торговлю древностями. Я помещала заметки в бюллетене местного археологического общества, уговаривая людей не приобретать древности. Я даже пикетировала возле одного из крупнейших нью-йоркских аукционов, протестуя против продажи этрусской бронзы! В то утро, когда мы встретились за завтраком, вы имели возможность познакомиться с моими словесными заявлениями по этому поводу. С высоты собственной святости я читала вам нотации! До сих пор удивляюсь тому, что вы не заткнули мне рот, хотя бы булочкой. Ну, как можно проявлять подобное ханжество? Я все думаю об этих людях… ну, знаете, о полисменах, которые читают школьникам лекции о вреде наркотиков, или о психологах и священниках, выступающих против внебрачных половых отношений, но покоряющихся тому самому пороку, с которым они борются.