Этюд с натуры
Шрифт:
— Не оставляй меня! — крикнула Надя. — Хочешь, буду с тобой неразлучно?
— Прекрати истерику, Надежда! — урезонила ее Лебедева. — Тут жизнь, а не театр. Жизнь!
— Господи! Да как вы не можете понять, что люблю я его! Люблю! — Уронила руки и вышла из комнаты.
Зависло гнетущее молчание.
— Никуда я не поеду! — сказал Петр. — Жилы вытяну, а учиться буду!
Первое, что сделала Надя после случившегося, — поехала с Петром в загс на Петроградской стороне и расписалась. Мать пыталась расстроить брак, кричала, что он недействителен, а если заявится дочь с Жидикиным в дом к ней, то спустит их с лестницы.
— Не надо, мама, —
Брак по закону сразу разрешил многое. Теперь никто не смел задерживать Толстикову при входе в общежитие. Присмирели и соседи Петра по комнате, жаловаться им было не на кого: приходит жена. Но лучше бы получить жилье отдельно, не будоражить людей.
Хлопот и беготни выпало достаточно, но в ноябре приказал ректор выделить Петру и Наде семиметровую комнату. Они радовались каждому ее углу, высоким стенам, потолку с казенной люстрой. Можно ходить без оглядки, говорить, смеяться, включать свет, когда надо, бегать за водой, проглаживать простиранные бинты.
Впереди оставалось сто шестьдесят пять месяцев учебы, но не пугал такой срок.
О замужестве Нади узнал Виктор Резник. Перед лекцией остановил в коридоре.
— Правда, что говорят о тебе? — По глазам видно: надеется услышать обратное, не верит.
— Правда.
Резник изменился в лице, словно бы окаменел.
— Как же быть, а?
— Ты добрый, сильный. Встретишь и полюбишь другую.
— Не хочу, слышишь? Ничего не хочу! Ты… Ты… — И бросился к выходу.
После лекций встретил на улице, в руках букет свежих роз.
— Поздравляю… И знай: ты в памяти моей на всю жизнь.
В общежитии у Петра и Нади появились друзья — Валентин Солдатов, Александр Кобышев, Михаил Зайцев. Вечерами забегали они к молодоженам на огонек, приходили девчонки. Спорили до хрипоты, пели под гитару шутливые студенческие песенки. Знали их множество. Заводил всех Саша Кобышев. На мотив песни «Как у Волги, у реки…» начинал:
Подогревный наш катод, наш катод Электроны выдает, выдает. И бегут они оравой, Кто налево, кто направо, На анод, на анод!Либо дружно подхватывали «гимн» матмеха:
Мы соль земли, мы украшенье мира, Мы полубоги — это постулат! Пускай в честь нас бряцает звонче лира! Литавры медные пускай звенят!Незабываемая студенческая пора. В любое время суток в общежитии можно одолжить хлеба, денег и перебиться до стипендии. Спартанский, неустроенный быт, довольствуешься малым; винегрет, пельмени, жиденький чай. Реже — горячий обед. Зато полной мерой стихи и песни, философские споры о Фейербахе и Гегеле, Канте — его «Критике чистого разума», ленинском толковании учения «вещи в себе». Много в спорах было наивного, но как жарки они были, как накалялись страсти! Доставалось Канту, тихо лежавшему в склепе под стенами разрушенного в войну собора в Кенигсберге, за утверждение о непознаваемости некоторых вещей и явлений! Уж они объяснили бы ему и доказали, разложили бы по частям. Опровержение непознаваемости вещи — в эксперименте и развитии индустрии! Пусть это сказано точнее и вразумительнее теоретиками марксизма, но мы приняли их идеи, значит, они наши.
Ах, существуют явления без объективной реальности? Так вы идеалисты? Какое заблуждение — отделять истину от действительности, теорию от практики. Уже Фейербах сумел встать ногами
Спохватывались далеко за полночь. Заглядывала в дверь взлохмаченная голова и умоляла: «Ребята, может, хватит? Спать не даете…» А утром — хочется того или нет — вставать в шесть. Но уже легче Наде, и можно выиграть время, потому что забегали Саша Кобышев и Валя Солдатов. Нет нужды провожать Петю до выхода на такси, а можно бежать на свои лекции. Друзья посадят в машину, довезут до факультета и поднимут на этаж. «По принципу двух милиционеров», как говорили на матмехе, удерживая Жидикина с двух сторон. Привычной для факультета стала картина: подкатывает к подъезду такси, двое подставляют плечи третьему и чинно несут его в аудиторию. Следом кто-то вносит палки и сумку с конспектами.
Немало хлопот было с такси: вызвать по телефону-автомату к общежитию не удавалось. От имени администрации факультета Оксана Рыбакова написала в горисполком и добилась того, что разрешили Жидикину пользоваться правом вызова машины в любом районе города. О таком варианте прежде только мечтали. Появилась надежда выезжать в кино и театр, в музеи. На оплату разъездов уходила, верно, стипендия, но какое это уже имело значение для студента, привыкшего большую часть месяца перебиваться без денег! Не только выкручивались, но и выкраивали из стипендий на лекарства (тогда льгот инвалиды войны не имели), на вату, бинты и марлю, на оплату общежития, питания. И немного помогали родителям Петра — либо ситчика Надя отошлет, либо посылку с крупами, вермишелью.
Бедные, старались молодые завладеть ценностями, богатством, которые не обременяют. Вернее, которые не носят за плечами, но которыми пользуются всю жизнь, — бывали в Эрмитаже, в Русском музее, умудрялись попадать на концерты в Филармонию.
В кипении студенческой жизни Петр забывал об инвалидности. Считал себя равным среди равных, а на математике и философии нередко выручал других — знал предметы лучше, напрашивался отвечать, затягивал время. На семинарах тоже был закоперщиком. И забывал о парализованных ногах. Внесли однажды товарищи в самую популярную на матмехе аудиторию № 66 — в ней проходили обычно лекции, — Жидикин вдруг хватился:
— Братцы, караул! Вскочил и убежал, а плитку электрическую в комнате оставил включенной!
— Сиди, кулёма! — отозвался Кобышев. — Съезжу!
И помчался в общежитие.
Случались, конечно, и курьезы. Зашел вечером к Жидикину аспирант Владимир Зубов.
— Чего сумерничаешь?
— Жена в прачечную ушла.
— В баньку не желаешь? Одному неохота.
— Слушай! Впрямь помыться по-человечески не мешало бы, — загорелся Жидикин. — Только снаряжение надевать…
— Брось ты туторы. Не донесу разве на закорках?
Вызвали такси. Зубов взял Петра на руки и вынес к стоявшей у подъезда «Победе». Баня находилась на Геслеровском проспекте, доехали туда быстро. Зубов опять поднял Жидикина и понес на себе. Встречные возмущались, сталкиваясь с ними в дверях: здоровые мужики, а озоруют.
— Да вот хочу проверить — вышибет дверь лбом или слабо, — отшучивался Зубов.
В то время коммунальное обслуживание в Ленинграде было проще и доступнее простому человеку. В домах, к примеру, работали прачечные. Собирались по субботам хозяйки, кипятили в больших котлах воду, стирали в корытах, отжимали белье в центрифугах. Сушили рубахи, простыни да наволочки по чердакам. Брали у дворника ключи, открывали чердачную дверь и развешивали на веревках выстиранное. Места хватало, никто не воровал.