Этюд с натуры
Шрифт:
— Сталь, мама.
— Ох, детки, детки! Ни травинки, ни листочка зеленого…
— А это моя каюта.
Переступив высокий порог, мать по-крестьянски оценила уют: мягкий ковер, заботливо заправленная койка с белоснежными простынями. Последнее выделила с женской наблюдательностью.
— Кто же ухаживает здесь?
Михаил Федорович улыбнулся, уловив настороженность в словах. Мол, не потому ли не торопишься домой?
— Женщин на корабле нет. Сами должны уметь. Матросы и стирают, и гладят. Уборка кают и кубриков — их дело. И хлеб сами пекут.
— Печка, значит, есть?
—
В кают-компании офицеры как раз к обеду собрались. Мать вошла, и сидящие за столом встали.
— Сидите, сыночки, — сказала с материнской приветливостью.
Ее, хозяйку, привыкшую к опрятности в доме, каждодневной уборке, опять порадовали чистота, льняная скатерть, белые тарелки, нарезанный щедро хлеб. Железный корабль, а по-домашнему. Принесли первое, затем подали второе. Подавали матросы, что несколько смутило, — выполняли ее работу. Привычнее, когда сама ухаживала, потчевала радушно. И подмывало взять работу на себя, спросить, где тут кухня, посуда. Но сдержалась.
Мария Ивановна похвалила борщ и плов.
— Добрая господарка готовит вам.
Офицеры заулыбались. Командир вызвал кока. Появился высокий парень в белой форменке. Вытянув руки по швам, доложил о прибытии.
— Он и варит? — не поверила Мария Ивановна. — Счастливая будет та дивчина, которую посватает такой хлопец. — И повернулась к сыну: — Справедлив будь к подчиненным. Они от матерей оторваны, скучают по ласке. Ты командир им, но ты и батько. Доброе слово железные ворота отопрет.
Пинчук поступал, как мать наказывала. С той лишь разницей, что для нее все они были дети чьих-то матерей. Для него, командира крейсера, — защитники Отечества. Незыблемо понятие: оборона родной земли. Слаженность экипажа, полная отдача офицера и матроса — залог успеха. Он был требователен к подчиненным.
На крейсере он воспитывал не только послушных исполнителей приказа, но и людей сознательных, для кого чувство долга сливается с внутренней необходимостью. Командиру до всего дело: как матрос накормлен, что из дому пишут. На «Грозном» установлен строгий порядок: молодому матросу койка выделяется, старослужащий на рундуке спит. На рундуке жестче, но у старшего закалка флотская, подготовка больше, сознание выше. Старший передает молодому матросу опыт, а вместе с ним и традиции. Конкретность обретают слова на фотографиях, их дарит командир крейсера тем, кто уходит в запас: «Отчизну защищать иди на флот. Здесь школа мужества и доблести оплот».
После обеда Мария Ивановна осматривала корабль. Привыкшая к мягкой земле, траве росной, теперь она ступала по железной палубе. Возле установки главного ракетного комплекса задержалась.
— Что за трубы такие?
— Отсюда стартуют ракеты, мать.
— И далеко летят?
Пинчук подумал, как объяснить матери скрытую мощь, на каком удалении многотонная ракета способна поразить цель. У нее, колхозницы, свои мерки, своя точка отсчета — село Великий Злеев, где родилась и состарилась, где ведома каждая стежка. От порога хаты и отмерил километры.
В глазах матери увидел
Незащищенность матери тронула сердце сына, хотелось успокоить, развеять опасения. Напрасно терзает себя — на то и несут они бессменную вахту, чтобы не подступило горе к отчему порогу, чтобы дети не знали сиротской доли. Смотрел на обгоревшую краску надстроек — матросы соскабливали железными щетками, готовились красить все заново — и вспоминал силу огня при недавних стрельбах.
Пока «Грозный» стоял в гавани, Мария Ивановна приходила еще на причал. Приводили внучата. Отправлялась из дому и шла через парк, мимо утопающего в крапиве деревянного летнего театра. Цвели липы, нежный запах манил пчел, а море от жары, казалось, расплавилось и застекленело.
Матросы на «Грозном» красили надстройки, мачты, борта. Корабль на глазах обновлялся. К трапу подкатывали грузовики, сгружали мешки с мукой, крупами, сахаром. Завезли картошку, овощи. Подали воду, запас горючего.
Основательность, с какой все делалось, нравилась Марии Ивановне. Ее устраивало, что картошка и овощи перебраны заботливыми руками, не тронет плесень и гниль. По нраву, что обеспечивало государство всем достаточно, — борщ там или второе не постные будут.
Постепенно крейсер как бы оседал, погружаясь в воду до ватерлинии. И настал день прощания. «Грозный» уходил в дальнее плавание.
Отдав швартовы, крейсер тихо покинул гавань, миновал береговые посты наблюдения. Сигнальщик ответил по светофору на запрос. Медленно проплывали мимо каменистые уступы берега, кусты, створный знак. И открылись городские дома.
Врубили малый ход. Стоя на мостике, Пинчук поднес к глазам бинокль. На каменистом мысу, где обычно собирались жена и дети, капитан первого ранга увидел мать. В темной юбке, шерстяной кофте, повязанная платочком, Мария Ивановна смотрела из-под руки на корабль. Смотрела неотрывно, как бы силясь разглядеть на нем сына.
Крейсер увеличивал ход, отдалялся и терял очертания. Вот уже слились надстройки и башни. Мать не двигалась — спокойное лицо, прямой строгий взгляд. Она провожала родной корабль, благословляя на правое дело и желая удачи…
ИВАН ДА МАРЬЯ
Белое свадебное платье было к лицу. Дочери помогали матери наряжаться, нахваливали. Платье нравилось и самой Марии Александровне.
— В девичестве не могла в таком наряде походить, так хоть на своей золотой свадьбе покрасуюсь, — сказала с улыбкой.
— Мам, ты у нас красавица! — заметила Галина, старшая из дочерей.
— Красивая!.. — войдя в комнату, не сдержал восхищения Иван Малофеевич. — Сколько прожили вместе, а все не налюбуюсь…