Эвис: Заговорщик

Горъ Василий

…В дом я вернулся тем же путем, что и вышел. То есть, через окно. Так как допускал, что за парадной дверью меня может ждать какой-нибудь не очень приятный сюрприз вроде рассыпанного по полу чеснока[14] или настороженного арбалета. Двигался, ощущая себя куском льда: убедился в том, что Майра в порядке, краем сознания отметил, что она уже в состоянии самостоятельно передвигаться, раз сидит в нише рядом с дверью с заряженным арбалетом в руках. И позволил себе дорваться до вожделенного — отправился потрошить пленника. А так как методику допроса хорошо подготовленных профессионалов вроде Теней или «лучей» хейзеррских звезд отец в меня вбивал так же добросовестно, как

и все остальное, был уверен, что вытрясу из своей жертвы все, что захочу.

Угу, как бы не так — оказалось, что за время моего отсутствия эта тварь не только пришла в себя, но и, перекатившись к ножке кровати, некоторое время билась об нее правой щекой. Полый зуб, о возможности существования которых я позорно забыл, сломался. А яд, заключенный в нем, быстро и надежно избавил хейзеррца от не самой приятной перспективы.

Пинать труп было бессмысленно, и я, в сердцах обозвав себя тупым и самонадеянным придурком, сделал единственное, что оставалось возможным в такой ситуации — зажег лампу, раздел тело самоубийцы и убедился, что под правой лопаткой имеется крошечная татуировка, изображающая цветок с пятью лепестками.

— Он что, как-то умудрился принять яд? — удивленно спросила Майра, заглянув в комнату и правильно оценив происходящее.

— Угу… — раздосадовано буркнул я. — Полый зуб, ножка кровати, отсутствие желания говорить. Кстати, ты была права — это была хейзеррская боевая звезда!

— То есть вы в одиночку положили пятерку незримых служителей Бездны?! — захлопав ресницами, восхищенно выдохнула она.

— Я в норме… — буркнул я, сообразив, что она не видит выражения глаз, поэтому «на всякий случай» пытается меня успокоить. Затем встал, повернулся к ней, разглядел обезображенное лицо и скрипнул зубами: — Собери-ка ты, краса моя ненаглядная, все, что нужно для того, чтобы привести твой носик в порядок. И пойдем в баню!

— Надо сначала вынести тела и замыть по— …

— Сначала твое лицо, потом все остальное! — рявкнул я, и девушка тут же сорвалась с места: метнулась к шкафу с вещами, вытащила оттуда свежую нижнюю рубашку и несколько полотенец, а затем достала из сундука с лекарствами какие-то баночки и бинты:

— Все, я готова!

— Умница! — похвалил ее я и вышел в коридор…

…Своим относительным спокойствием я не обманывался и прекрасно понимал, что держу себя в руках только потому, что еще не остыл после боя. Срываться или впадать в депрессию в мои планы не входило, поэтому я немного подумал и решил, что могу сосредоточиться на душевном состоянии ключницы. Увы, все более-менее нормальные способы поднять ее самооценку я перепробовал еще в то время, когда помогал девушке вернуть уверенность в себе после выхода из тюрьмы — тогда, увидев в зеркале свой дважды сломанный нос и опухшее лицо, Майра настолько расстроилась, что ушла в себя и ни за что не хотела возвращаться.

В общем, я пытался придумать что-то новое все время, пока ключница ополаскивалась. А когда она натянула на себя чистую нижнюю рубашку и кое-как высушила волосы, наконец, поймал нужную мысль. Вернее, поймал ее не после этой фразы, а когда увидел сгорбленную спину и понуро опущенные плечи:

— Нет, так дело не пойдет! Что это на тебе за тряпка? И как ты стоишь?

Девушка растерялась:

— Новое белье я купила, но одеть не успела! Из-за хейзеррцев, поглоти их Бездна!

— Хорошо, допустим, сегодня тебе действительно было не до обновок! Но ведь эта рубашка нормально стоять не мешает?

— Н-не поняла?

— Выпрямись, разверни плечи и представь, что у тебя на темени лежит медный щит! На темени,

а не на затылке! — поправил я, когда она в меру своих сил попыталась изобразить предписанную позу. — У тебя очень красивая шея, восхитительно полная, высокая и упругая грудь, узкая талия, невероятно женственные бедра и длинные сильные ноги. А ты сгорбилась, как старушка, и зачем-то прячешь все это великолепие!

Кстати, описывая ее фигуру, я ничуть не преувеличивал. Ибо благодаря правильному воспитанию научился видеть красоту в чем угодно, поэтому искренне считал совершенными как душу Майры, так и ее тело. Мало того, я не раз и не два сравнивал стати своей ключницы с со статями девиц матушки Оланны, и в десяти случаях из десяти приходил к выводу, что она в разы красивее.

Почувствовав в моих словах искренность, девушка покраснела. Слегка. А потом приподняла подбородок и развела плечи еще чуть-чуть, отчего ее грудь натянула ткань рубашки, и темные соски начали просвечивать сквозь белую ткань:

— Так?

Я утвердительно кивнул, обошел ее по кругу и легонечко шлепнул ее по круглым, подтянутым и на редкость упругим ягодицам:

— А теперь подтяни попу и чуть-чуть расслабься, чтобы поза казалась естественной. Расслабиться — не значит горбиться: держи голову и спину! Во-о-от, получилось! Теперь запомни это состояние и всегда ходи именно так!

— Запомнить — запомню… — глухо сказала она. — Но толку? С моим лицом все это бесполезно…

— Ты помнишь, что я тебе сказал там, наверху? — мгновенно оказавшись перед нею и уставившись в глаза, полные слез, спросил я.

Она облизала пересохшие губы и неуверенно кивнула:

— Да! Что вы будете любить меня какой угодно…

— В этом утверждении есть что-то непонятное?

— Нет, но…

— Майра, я знаю, какая ты вот тут… — я легонечко прикоснулся пальцем к ребрам под ее левой грудью и мягко улыбнулся. — Я тебя действительно и люблю, и уважаю. Поэтому очень-очень хочу, чтобы ты перестала прятать в себе умную, достойную уважения и очень красивую женщину. И начала ощущать себя тем, кем являешься — вторым человеком в роду Эвис, и личностью, которая мне по-настоящему дорога!

Она несколько долгих-предолгих мгновений смотрела мне в глаза, затем решительно тряхнула мокрыми волосами и склонила голову с воистину королевской грацией:

— Я стану такой, какой вы хотите меня видеть. Обещаю!

— Договорились! — предельно серьезным тоном сказал ей я. Потом вдруг вспомнил сначала о смерти Генора, затем об арессе Тинатин и ее отношении к дочери, и неожиданно для самого себя озвучил вывод, который сам собой сложился в моей голове: — Знаешь, я только что понял одну очень важную вещь! Теперь, когда нас осталось только двое, я по-настоящему верю только тебе, а ты веришь только мне. Так?

— Так.

— Получается, что есть мы с тобой и весь остальной мир. И для того, чтобы нам было тепло и уютно, в нашем маленьком ближнем круге не должно быть места неискренности, расчету или обману. Поэтому наедине с тобой я всегда буду самим собой и очень хочу, чтобы ты вела себя так же. То есть, грустила тогда, когда тебе грустно, веселилась, когда сердце поет от счастья, и не боялась показаться глупой или смешной. Ведь я знаю, какая ты на самом деле, поэтому всегда пойму и успокою, разделю с тобой веселье или помогу. А вот для окружающих наш ближний круг должен выглядеть безупречно, чтобы любой, кто посмотрит на тебя или на меня, понял с первого взгляда: мы одно целое, неизмеримо выше, а он — лишь пыль под нашими ногами…