Эвис: Заговорщик
Шрифт:
Вывернуться из этого куда сложнее, а устраивать безобразную свалку на дне Поминовения, да еще и с ближайшими друзьями отца, я не могу. Поэтому расслабляюсь и вколачиваю в сознания собравшихся вокруг людей свое решение:
— Тварь, явившаяся в мой дом только через десятину после того, как тело моей мамы было похоронено в семейном склепе, и вместо выражения соболезнования имевшая наглость сначала потребовать признать себя моим опекуном, а затем и посмевшая хаять моих родителей, мне более не родня! И я, Нейл ар Эвис, клянусь памятью своих
— Что с вами, арр?! — донеслось до меня издалека, и я, рывком вывалившись из прошлого, увидел перед собой встревоженное лицо мелкой и ее испуганные, полные слез глаза.
— Не очень приятные воспоминания… — вздохнул я, и, заметив, что в ее взгляде появилось сопереживание напополам с чувством вины, ласково потрепал девушку по волосам: — Ты не виновата. Просто случайно попала по больному. А за сочувствие спасибо: мне приятно увидеть его в твоих глазах и почувствовать желание разделить мою боль…
Оба чувства в ее взгляде стали намного острее, а радость от моей последней фразы исчезла чуть ли не раньше, чем появилось. Поняв, что теперь она съест себя живьем за то, что пусть и невольно, но сделала мне больно, я хлопнул ладонью рядом с собой и сказал:
— Все отболело. Ложись, расскажу…
Она упала, как подрубленная, вцепилась в мою руку, как утопающий в болоте за протянутую слегу, и превратилась в слух. Само собой, рассказывать человеку, пережившему насилие, о другой такой же жертве, было бы крайней глупостью, поэтому я решил сместить акценты и описать не совсем то, о чем она мне напомнила:
— Как я уже говорил, папа учил маму и Шеллу ножевому бою. А еще учил их правильно двигаться, правильно падать, плавать, бегать и так далее. Начал еще до моего рождения, поэтому с самого детства вид тренирующихся или плавающих в озере женщин казался мне естественным. Зато неумение держать равновесие или страх воды в глазах других взрослых, наоборот, вызывали недоумение. Многие начальные связки работы с ножом я отрабатывал в паре с супругами папы, так как они были намного легче и медленнее его, и у меня были хоть какие-то шансы на победу. Я работал с ними в парах и когда подрос, только мы поменялись ролями. И уже я, менее опасный противник, чем отец, служил им тренировочным «зеркалом». В общем, когда я услышал твой вопрос, то почувствовал, что ты попросишь научить себя чему-нибудь еще, представил тебя с ножом и увидел перед внутренним взором маму и Шеллу…
— Я…
— Я же сказал, тебе не в чем себя винить, просто у меня хорошее воображение… — перебил ее я, заранее зная, что она собирается сказать. — А насчет твоей неозвученной просьбы скажу следующее: мне будет приятно тебя учить и этому тоже. Поэтому переставай грустно сопеть, и если я правильно угадал твое желание, то просто скажи «хочу»!
— Хочу! — эхом отозвалась она, потом покосилась на основательно посветлевшее окно, вздохнула и нехотя отпустила мою руку: — Спасибо. И за обещание, и за то, что позволили заглянуть в свою душу…
…Во время тренировки, особенно в тот момент, когда я объяснял технику выполнения новых движений, Алиенна периодически напрягалась и пыталась заглянуть мне в глаза. Видимо, чтобы найти там признаки грусти,
Конечно же, игнорировать такой намек мне не хватило черствости, поэтому я максимально ограничил себя в удовольствиях. В смысле, в бочке с горячей водой не отмокал, а от массажа отказался. И вскоре занял свое место за столом в компании изнывающих от предвкушения дам.
Как оказалось, все собрались еще накануне. Поэтому со двора мы выехали сразу после того, как дежурные хозяйки убрали со стола и помыли посуду. А уже колец через двенадцать вылетели на знакомый берег.
На этот раз никакой неуверенности или страха я в дамах не заметил — как только лошади были стреножены, а сумки с вещами сложены рядом с будущим «лежбищем», мои спутницы скрылись за ежевичником. Я, как обычно, переоделся за камнем, а когда вернулся к сумкам, чтобы сложить на них одежду, увидел выходящую из-за кустов процессию и изумленно застыл.
Первой плыла Майра. В той же самой рубашке, что и в прошлый раз, но действительно обрезанной… хм… до предела. А еще лишенной рукавов и с большим прямоугольным вырезом, открывающим очень приличную часть груди. По обе стороны от нее так же величественно двигались Тина и Найта. В рубашках с подолом по колено, с рукавами по середину плеча и без вырезов. Две самые младшие дамы скользили следом за ними, тоже сместившись в стороны, дабы я случайно не проглядел чуть менее смелые наряды, чем у моей «правой руки».
— Чувствую себя самым счастливым мужчиной на свете! — дождавшись, пока они приблизятся, восхищенно воскликнул я. — Ибо ни у кого другого нет возможности любоваться сразу пятью красивейшими женщинами, когда-либо рождавшимися под ликом Ати!
— Ох, вы и льсте-е-ец!!! — выдохнула Тина, но смотрела на меня такими счастливыми глазами, что я возмущенно выгнул бровь:
— Льстец?! А вы видели себя со стороны?!
Такой аргумент, да еще и сказанный с душой — а выглядела она действительно здорово даже без учета того, что была значительно старше меня — заставил пропасть последним искоркам сомнения, которые изредка мелькали в ее взгляде:
— Что ж, тогда извините, была неправа!
В озеро дамы влетели тоже очень красиво — с веселым смехом и в облаках искрящихся брызг. И с наслаждением попадали в не менее теплую, чем полторы десятины назад, воду.
Резвились, как дети. Даже Тина с Найтой. Сначала, сложив ладошки лодочкой, пытались кого-нибудь облить, затем, вереща на всю округу, носились одна за другой, играя в безумного слепня[1], а когда утолили первый восторг, без какого-либо напоминания со стороны начали плавать вдоль берега. Тоже весело и с шуточками. Что интересно, получалось у всех. И куда лучше, чем раньше — видимо, из-за того, что за время вынужденного затворничества они не раз вспоминали полученное удовольствие, им удалось окончательно победить страх перед «Преддверием Бездны».