Эволюция Кэлпурнии Тейт

Келли Жаклин

– А что там? – крикнула я дедушке, который уставился на маленький, ничем не примечательный кустик. – Пошли, Аякс.

Я потянула собаку за ошейник, а не то достанется его носу от разгневанного обитателя норы.

– Горошек, – отозвался дедушка. – Похоже на волосатый горошек, но может быть и мутант. Посмотри, тут непарный листочек у основания.

Он отщипнул веточку и протянул мне.

– Давай сохраним.

Скучное растение. Но я положила его в банку и надписала: «Волосатый горошек (мумутан?)».

– Смотри, вот гусеница.

Никогда не выводила бабочку из гусеницы?

Дедушка подцепил прутиком извивающуюся толстенную мохнатую гусеницу. Никогда таких здоровых не видела. Два дюйма, не меньше. (Вернее, пять сантиметров. Дедушка сказал, что настоящие учёные пользуются европейской метрической системой и скоро все в Америке на неё перейдут.) Гусеница была покрыта толстым мехом и казалась плюшевой. Так и хотелось погладить ее, как кошку. Но я учёная, мне всю жизнь говорили, что мохнатые гусеницы больно жалятся. Только я не знала, просто больно или очень больно.

– Как она называется? – спросила я дедушку.

– Не знаю точно. Их несколько видов, и они похожи. Невооружённым взглядом не различишь. Надо ждать, пока она не превратится в бабочку.

– А они сильно жалятся?

– Потрогай, тогда узнаешь. Возникает интересный вопрос. Как далеко ты способна зайти ради любви к науке? Есть над чем задуматься.

Может быть, может быть. Или лучше дать кому-то из мальчишек пенни, пусть они трогают. Но тогда придётся расплачиваться ещё раз – точно попадёт от мамы. Не стоит того.

– Давайте заберём его домой, я его выращу. Назову Пити.

– Кэлпурния, ты скоро убедишься, что не стоит давать имена подопытным объектам.

– Почему? – я засунула Пити вместе с веточкой в самую большую банку, литровую, с дырочками в крышке.

– Это мешает полной объективности наблюдения.

– Мешает чему, дедушка?

Но дед уже отвлёкся, разглядывая какие-то следы.

– Лиса, наверно, – пробормотал он. – И, похоже, пара лисят. Это хорошо. Я боялся, что их всех уже выжили койоты.

Когда мы вернулись домой, обнаружилось, что Сэм Хьюстон и Ламар притащили домой огроменного сома. Они его уже взвесили, сом потянул на сорок пять фунтов. Огромный разинутый рыбий рот окружён торчащими усами с карандаш толщиной. Страшный до ужаса. Но даже самые крупные сомы не особо пытаются сорваться с крючка. Так что не такое уж это достижение. Самое трудное – вытащить его из воды и дотащить до дома, не задев ядовитые шипы на плавниках.

На ужин были огромные ломти рыбы, обвалянные в кукурузной муке и зажаренные до хруста. Мне казалось, что рыба всё равно подванивает тиной, но всем остальным на это явно было наплевать. Мне есть не хотелось. Мне не хотелось даже глядеть на рыбу. Она же такая огромная, ростом почти с младшего братишку. Такая здоровая, что может ухватить меня за ногу, а я плаваю в реке каждый день. Я представила себе, как она меня хватает и тащит прямо на дно. И держит там долго-долго или просто долго, зависит от того, с какой стороны посмотреть –

с моей или с рыбьей.

И потом меня найдут, волосы змеятся в воде, как у Офелии. А может, и не найдут ни кусочка, нечего будет хоронить. Может, только рубашку найдут. Можно разве, чтобы были гроб и похороны, когда осталась одна рубашка? Наверно, нет. А если рука или нога? Похоронили же они руку генерала Джексона. А если только голова? Голова, наверно, сойдёт.

Тут я решила, что довольно уже размышлять на эту тему и лучше об этом вообще не думать. Но ещё долго, купаясь в реке, я вспоминала то рыбьего Левиафана, готового растерзать меня на части, то всяких микроскопических существ, так и кишащих вокруг. Жуть какая-то. Иногда знание убивает всю радость или, по крайней мере, её притупляет.

Глава 9

Пити

Особенности шелковичного червя, как известно, появляются на соответствующих стадиях гусеницы или кокона.

Лето шло к концу, а я всё больше времени проводила, занимаясь наукой, и всё реже садилась за фортепьяно. В конечном счёте это было глупо: пропустишь занятия музыкой – заставят навёрстывать время и играть лишних полчаса. В субботу я играла целых два часа (!), а потом сбежала. Захватила Дневник и постучалась в библиотеку.

– Входи, коли не шутишь, – отозвался дедушка.

Он изучал иллюстрации в «Атласе водяных микроскопических организмов».

– Культурные обязательства на сегодня выполнены? – он даже головы не поднял, и я вдруг сообразила, что с открытой фрамугой над дверью он прекрасно слышит, как я стучу по клавишам в гостиной. – «Музыка на воде» Генделя мне понравилась. Надеюсь, что тебе не надоест учиться и ты не забросишь музыку до конца жизни. Такое случается, если перезанимаешься. Надеюсь, Маргарет это понимает.

– Мама сказала, что с завтрашнего дня я могу заниматься по полчаса, и всё.

Я разглядывала иллюстрацию через плечо деда.

– Похоже на тех, что я нарисовала, да? – открыв Дневник, я продемонстрировала вчерашний рисунок микроскопических речных существ. Точно такая же булава. – Volvox. Правильно я произношу? Вольвокс?

– Правильно. Смотри, какая чудесная форма. Честно говоря, у меня к ним слабость, самые мои любимые из отдела Chlorophyta.

– А вот ещё одна.

Всё-таки я их здорово зарисовала. Есть чем гордиться.

– Пометь каждый рисунок в Дневнике, – предложил дед. – И запиши страницу атласа, чтобы легко было снова найти.

Я решила писать чернилами, а не карандашом, и страшно нервничала, что всё испорчу, но посадила только одну крошечную кляксу.

– Дедушка, а чем кормить Пити?

– Кого-кого?

– Пити, гусеницу.

– Кэлпурния, почему я должен тебе всё разжёвывать? Постарайся сама сообразить. Сформулируй проблему. Помнишь, где мы её нашли? На каких деревьях они живут?