Эволюция Кэлпурнии Тейт
Шрифт:
– Очень красивый экземпляр, другого такого тебе может и не попасться.
– Я знаю, вы меня предупреждали, чтобы я ему не давала имени. Но я же его вырастила. Не могу я его убить.
В сумерках мы обычно собирались на лужайке поглядеть на светлячков. Братья столпились на веранде. Я поставила банку с Пити на траву. Дедушка, потягивая покупной виски, наблюдал за нами с кресла-качалки.
Сначала Пити даже не пошевелился, потом перевалился через край банки, выполз из своего стеклянного кокона и вывалился на траву. Вдруг из-за угла дома показался Аякс. Пити расправил крылья. Я не сразу заметила, что пёс приготовился к прыжку, уши торчком – такая заманчивая добыча. Пити неуклюже поднялся в воздух и тут же
– Нельзя! – заорала я, и на этот раз Аякс послушался. Это слово он знал. Пити был прямо у него под носом. Пёс недоумённо взглянул на меня. Это же его дело: ловить, что летит? Я снова рванулась к собаке, а Пити вдруг стремительно взлетел и в то же мгновенье преобразился. Из неловкого жителя земли он стал грациозным обитателем воздуха.
Красота какая! Как будто он всю жизнь летал. Аякс рвал ошейник, и я его отпустила. Теперь ему Пити ни за что не поймать.
Братья были в восторге.
– Ура!
– Ну, ты даёшь, Кэлли.
– Я-то думал, этой бабочке конец.
Дедушка поднял стакан, приветствуя Пити, исчезающего в кустарнике.
Я сидела на веранде в полном одиночестве. Уже почти стемнело. Очень не хотелось идти спать. Вот уже совсем темно, только лилии вдоль дорожки белеют. Сияют, словно маленькие звёздочки, упавшие прямо с неба. Тут что-то промелькнуло мимо, полетело прямо к лилиям. Цветы закачались, один за другим, один за другим. Колибри? Но разве колибри в темноте летают? Нет, не летают. Может, летучая мышь охотится за нектаром? Не похоже. Кто знает, но мне так хотелось, чтобы это был Пити. Я без труда убедила себя, что это он. Пусть будет история со счастливым концом.
Глава 10
Как Лула, сама того не ведая, заварила кашу
У гвианского горного дрозда, райской птицы и у некоторых других птиц самцы и самки слетаются в одно место; самцы по очереди тщательно распускают напоказ свои ярко окрашенные перья и проделывают странные телодвижения перед самками, которые остаются зрительницами, пока не выберут себе самого привлекательного партнёра.
Моя лучшая подруга Лула Гейтс долго переживала свой публичный позор – её при всём честном народе стошнило на концерте. Она потом пару месяцев ни о чём другом говорить не могла. Мне это надоело, и я ей сказала, что бывает и хуже – маэстро Фредерика Шопена, например, вырвало, когда он играл не для кого-нибудь, а для самих короля и королевы Пруссии.
– Правда? – Лула сразу повеселела.
Нет. Я это выдумала. Но ей сразу полегчало, и она перестала непрерывно обсуждать эту тему.
Лула, как я теперь понимаю, была красавицей, но тогда мне это в голову не приходило. Длинная белокурая коса – медово-серебристая – спускалась пониже спины и качалась как заведённая, когда Лула играла какой-нибудь особенно энергичный пассаж. Странные светлые глаза – голубовато-зелёные – меняли оттенок в зависимости от цвета банта. Ещё одна странность меня постоянно изумляла: у Лулы всегда, зимой и летом, на носу были мелкие капельки пота. Тронешь пальцем – мокро, сотрёшь – появляются через минуту. Непонятно, что в этом красивого, по почему-то совсем не противно, наоборот, меня это почему-то развлекало. Я, как маленькая, то и дело – сколько Лула позволяла – стирала капельки пота и смотрела, как они возвращаются. И понять не могла, откуда они берутся.
Легко
Лула получала награды за шитьё и вязанье, а мои попытки шить всегда кончались катастрофой. Как она только может весь урок терпеливо вышивать гладью или плести кружевные воротнички?
– Это как новую пьесу на фортепьяно разучивать, Кэлли. Ты же играешь, и даже неплохо. Упражняешься снова и снова, пока не получится.
Я обдумала её слова и признала правоту подруги. Но почему музыка так отличается от шитья? Когда играешь, звук тает через мгновенье, и ничего не остается. И всё равно ужасно весело. Когда наяриваешь регтайм, все в гостиной так и пускаются в пляс. А какой толк в вышивании? Получается красиво и остаётся надолго. Иногда даже пользу приносит, и всё равно скучища смертная, годится только на дождливую погоду. Сидишь в гостиной и тыкаешь иголкой в такт тиканью часов. Мышиная возня.
Я уговорила Лулу сыграть со мной марш Сузы в четыре руки. У нас на удивление неплохо получилось, громко и энергично, чёткий темп марша только выиграл от удвоения.
После обеда я сидела на крыльце и считала, сколько пролетит мимо бабочек Lepidoptera.
– Кэлли, – позвал меня Ламар.
– Чего тебе?
– А я нравлюсь Луле?
– Конечно.
– Ну, ты знаешь, что я имею в виду… Я ей нравлюсь?
Удивительно. Тринадцатилетний Ламар раньше на девчонок внимания не обращал.
– Что меня спрашивать? Спроси у неё.
– Не могу, – он пришёл в полный ужас.
– Чего так?
– Ну… не знаю, – робко сказал братишка.
– Ну и я не знаю, что тебе сказать… – и тут меня осенило: – Может, поговоришь об этом с Гарри?
– Да, отличная идея, – ему явно полегчало. – Но ты Луле не говори, хорошо?
– Не скажу.
– И остальным не говори, ладно.
– Никому не скажу.
– Спасибо, Кэлли.
Я и думать об этом забыла, пока Сэм Хьюстон, четырнадцати лет, не поймал меня в коридоре.
– Кэлли, мне надо с тобой поговорить, – прошептал он. – Как ты думаешь, я нравлюсь Луле Гейтс?
– Что?
– Чего ты орёшь? – нахмурился он. – Я просто спросил, нравлюсь ли я ей.
– Лучше сам спроси.
Что это с ними со всеми?
– Не могу, – в ужасе пробормотал брат.
– Тогда пойди поговори с Гарри, он в этих делах разбирается.
Кто это утверждает, что вдохновение не приходит дважды?
– Спасибо, Кэлли, я с ним поговорю. Но ты Луле ничего не скажешь?