Евпраксия
Шрифт:
Аббат Бодо осторожно напомнил о жалобе императрицы на императора. Сама составит она ее или?..
– Не знаю и не хочу!
– почти простонала Евпраксия.
– Не беспокойтесь, дочь моя, вам помогут. Если вы дозволите, я покажу вам написанное.
Ее неопытность не знала границ.
– А можно не показывать?
– Нет, нет, дочь моя. Этого нельзя. Жадоба недействительна без вашей печати.
– Я дам свою печать.
Но аббат не отступался:
– Все равно вы должны подтвердить написанное собственноручно.
Он принес жалобу на следующий день. Там не было ничего неестественного. Сетования женщины, оскорбленной и ограбленной. Требование, чтобы император возвратил все, что ей принадлежит.
– Могут возникнуть некоторые осложнения, - сказал аббат, - не все, кто соберется на съезд, знают историю вашей жизни. Будут требовать объяснений. Кто-то должен дать эти объяснения. Лучше всего это сделать вам.
– Никогда!
– Тогда другой, кто хорошо знает вашу жизнь.
– Но кто?
– Кому вы доверяете, дочь моя.
– Кому же, кому?
– Она ведь и впрямь не знала, кому верить на этом свете.
– Вы забыли о самом доверенном и самом верном вам человеке, обиженно напомнил Бодо.
– О вас? А разве могли бы вы, отче, объяснить им все?
– Как сын церкви, я должен поехать на съезд. Мое место там.
– Я этого не знала... Тогда я прошу вас... Если возникнет нужда, отче...
– Да. Только если возникнет нужда.
Неожиданно Евпраксию осенила другая мысль.
– Отче, а если бы с вами поехали туда и киевские послы? Епископ Федор, воевода Кирпа. Епископ - лицо духовное, воеводу вы знаете давно, он, если нужно, тоже мог бы стать свидетелем за меня...
Аббат не проявил восторга.
– Не знаю, захотят их слушать на германском съезде.
– Говорить будете вы. А они - просто молчащие свидетели. Мне легче перенести все это в присутствии русских людей... Поймите меня, отче.
– Я подумаю над этим, дочь моя.
– Мне не хотелось бы услышать отказ. Считайте, что это мое требование.
– Нельзя предъявлять требования к святой церкви.
Евпраксия отвернулась. Аббат понял, что она не уступит. Башня научила ее твердости. Не во всем, не всегда, но научила. Пришлось аббату брать с собой в Констанцу также и русских послов.
А Евпраксия снова погрузилась в долгомесячную тоску и одиночество, хотя все вокруг пытались оказывать ей почтительное внимание, даже демонстрировать восторг, но и знаки внимания, и восторг были ненастоящими, показными, вслед за ними ожидалась плата, только цепа не была названа, и это более всего угнетало. Чего от нее хотят? Зачем держат в почетном заточении? Почему Матильда не откликается на просьбу дать ей поехать куда-нибудь - или к тетке, бывшей венгерской королеве, или же домой в Киев? По крайней мере, могли бы отпустить ее на некоторое время к королю Италии Конраду, известному ей больше под именем Куррадо, но тут уж графиня недвусмысленно заявила, что Конрад обязан жениться на нормандской принцессе Констанции, что ведутся переговоры о браке, и потому не годилось бы... Выходит, ее освободили из башни, куда она была брошена из-за грязных подозрений Генриха, а теперь сами же разделяют эти подозрения?.. Жестокий мир, и нет из него выхода.
Евпраксии оставалось радоваться за свою Вильтруд, которая, кажется, нашла счастье, но мешал радоваться Заубуш. Барон не дождался прибытия папы в Каноссу, было выбрано время, когда в замке находился Вельф с баварцами, Заубушу торжественно даровали имение где-то в Баварии, неизвестно, правда, какое, - может, какие-нибудь голые скалы, но все равно отныне Заубуш становился настоящим состоятельным синьором, он наконец мог завести семью, покончить со своим позорным способом жизни прислужника, готового на все, превратиться в полноценного, независимого, а значит - порядочного человека. Епископ соединил руки Заубуша и Вильтруд, они целовали крест и дали необходимые заверения в брачной верности, после чего началась свадьба, настоящая баронская свадьба, на которую, по обычаю, отводилось две недели, - с пышными
– Простите меня, ваше величество.
Он был красив, несмотря на свое увечье, в его выходке не улавливалось приниженности, этому человеку все шло к лицу: и высокие взлеты, и невероятные преступления, и... раскаяние.
– Что вам прощать, барон?
– Все, ваше величество. Эта чистая душа, Вильтруд, соединила свою жизнь с моей, и возле нее я тоже очищаюсь, поверьте, ваше величество.
– Сколько чистых душ вы запятнали, - то ли спросила, то ли утвердительно произнесла Евпраксия. Она избегала смотреть на Заубуша, хотя он все равно бросался ей в глаза, какой-то помолодевший и почти такой же нахальный, как и при императоре.
– Я выполнял повеления императора, ваше величество.
– Только повеления?
– Только и всегда, ваше величество.
– А в соборе? Журина! Ее смерть...
– То была тоже воля императора. Вы не знаете пределов падения этого человека, ваше величество. Все возле него неминуемо становится грязным, а вы... только вы убереглись, сохранили чистоту. Вы - святая.
Он опустился на пол и поцеловал туфлю Евпраксии. Увидев такое, Вильтруд выскочила из круга придворных дам, подбежала к императрице и стала целовать край ее одежды. Все смолкли, все взгляды были обращены на императрицу. Все ждали от нее, простит ли она этого искалеченного жизнью человека или гневно откажет ему в прощении, что равнозначно жестокости.
Утонченное издевательство! Замкнуть тебя в почетное заточение, которое из-за своего почета не перестает быть заточением, обложить со всех сторон, лишить возможности хотя бы шаг сделать свободно, без надзора, по собственной воле, а потом еще подослать к тебе за прощением такое мерзкое существо, как барон! Будто от прощения ее или от гнева что-то зависит. Карают и милуют те, у кого сила, власть, средства кары или поддержки. Даже проклятия получают вес, если у тебя есть какой-нибудь вес, когда тебя боятся. А кто боится ее и, стало быть, что может она? Гнев без силы вызывает сочувствие, и только. А иной раз и смех. Милосердие? А что это такое, если за ним нет ни веса, ни силы? Заубуша милостиво приняли властители Каноссы, от щедрот своих они выделили ему баронство где-то в Германии, устроили пышную свадьбу - словом, развлекаются, развлекаются, а потом припоминают, что она тоже тут, императрица. Титул пустой, а теперь, выходит, еще и обременительно-постыдный...
Графиня Матильда поклонилась Евпраксии так, будто хотела сказать что-то секретное, но ее шипящий шепот услышали все:
– Ваше величество, ваше величество, мы со святейшим папой всегда проявляем милосердие, всегда...
Из нее выдавливали слово прощения, которое она никогда бы не бросила Заубушу, но - ведь не отстанут от нее, не отстанут! Будет захлебываться, будет шипеть и свистеть графиня с сатанинскими полосками загара на маленьком злом личике: "Мы со святейшим папой..."
– Я прощаю вас, барон, если вы провинились не по своей воле, холодно промолвила императрица.