Евпраксия
Шрифт:
Князь еще посидел некоторое время в одиночестве, бороду пощипал, оценивая с разных сторон беседу с митрополитом и, придя к выводу, что владыко все-таки не прав, протестуя против великокняжеских уставов, поднялся из-за стола и медленно направился в светлицу к дочери Евпраксии. Теперь он должен был сказать ей о тех переменах в ее судьбе, кои ждут ее, ежели ей приглянется жених.
Княжна и княжич играли в какую-то игру, кою сами и придумали. Они весело смеялись, кричали, бегали по покою. Когда же на пороге появился отец, замерли и вместе поклонились ему.
– Батюшка,
Всеволод подошел к Ростиславу, коснулся его густых русых волос.
– Иди, сынок, спать, а у нас тут важная справа.
Ростислав ушел. Князь сел у оконца на скамью, застеленную алым бархатом. Солнце уже садилось за дальним лесом. Его низкие лучи через венецианское стекло заливали светлицу розовым светом. Евпраксия стояла напротив отца, вся освещенная солнцем. Большие серые, как у матушки, глаза играли помимо ее воли, на розовых губах застыла улыбка. Руки ее теребили косу, которая лежала на груди, уже обозначивающей девичью прелесть.
– Слушай батюшку со вниманием, отроковица. Почему я увез тебя из Киева? Да потому что Вартеслав привез в стольный град послов германских и жениха с ними кровей королевских, именем маркграфа Генриха. Вот и хочу знать, родимая, как ты исполнишь волю батюшки?
Краски на лице Евпраксии поугасли, и она покорно ответила:
– Мне ли тебе перечить, батюшка. Только ведь я недолетка и в семеюшки не гожусь.
– Верно. Да подрастешь до венчания. Так уж ноне в Европах принято.
– Глянуть бы глазком, батюшка, кому служить буду.
– Глянешь. И приневоливать не сочту нужным, коль душа лик его не примет. Ведомо мне, что за жизнь с несердешным.
– Родимый батюшка, вечно молю Бога за твое милосердие ко мне. Я же токмо любовью могу отплатить тебе. – И Евпраксия шагнула к отцу, опустилась на колени, припала грудью к его ногам. Но смотрела на отца по-прежнему весело играющими глазами.
«Господи, ты и на смертном одре останешься горящей свечой», – подумал Всеволод и приласкал дочь.
В Киев они вернулись уже в густых сумерках майского вечера. На теремном дворе было пустынно. Лишь стражи несли службу да двое княжиих мужей то ли ждали великого князя, то ли праздно вкушали майскую благодать. То были воевода Богуслав и дворецкий Василько.
– Князь-батюшка, послы-то заждались, – сказал Василько, подойдя к Всеволоду. – Да нетерпеливы уж больно.
– Подождут. Одним днем большую справу не решают. – Он посмотрел на колесницу, увидел, как из нее вышла Евпраксия и убежала во дворец. Спросил дворецкого: – Жениха-то рассмотрели?
Однако ответил воевода Богуслав.
– Высок и худ, аки жердь, – усмехнулся он. – А ликом – ангел.
Всеволод шевельнул плечами, зевок рукой прикрыл, сказал обыденно:
– На покой пора, – и направился к красному крыльцу.
Однако из гущи сумерек от гридницкой появилась фигура в черной сутане, и князь услышал ломаную речь, какую с трудом разобрал:
– Великий государь, выслушай слугу папы римского и избавь себя от
Всеволод повернулся к дворецкому, спросил:
– Зачем ему нужен великий князь? Знаешь же: так не должно быть!
– Помилуй, князь-батюшка, я уже его отваживал от палат. Да речет, что тайну принес.
– Он кто?
– Епископ Фриче.
– Отведи его в гридницкую. А я, как управлюсь, приду. И еще: попроси Богуслава побыть при нем, а сам позови ко мне Вартеслава.
Князь Всеволод поднимался в покои медленно. Нынешний день продолжал удивлять его неожиданностями. Какие силы стоят за теми, кто привел на Русь сватать его дочь? Кто явился с черным умыслом? Какая роль в этой игре у маркграфа, у епископа? На все эти вопросы нужно было найти ответы и уж тогда решать судьбу дочери. Да и нужно ли спешить? Может, пусть подрастет дома, а не на чужой стороне? Как жаль, что не дал ей знать немецкую речь. С такими мыслями Всеволод вошел в покой, где принимал гостей и послов.
Вартеслав прибежал скоро. Похоже, что спать еще не собирался. Поклонился, спросил:
– Какая нужда во мне, дядюшка?
Покой освещался слабо, лишь на столе горел сальник. Князь сел близ него, подозвал Вартеслава:
– Встань здесь. – Сальник осветил лицо князя. – Говори как на духу, братенич, есть ли черные умыслы в вашем посольстве?
– Мне они неведомы, дядюшка.
– Но добивается со мной беседы ваш епископ! Зачем?
– Может, на меня навет несет. Я ему неугоден. И матушка – тоже.
– Почему?
– Уехав с Руси, мы не взяли католичества, но остались в православной вере. Он принуждал нас, но мы устояли. Вот и…
– А жениха касаемое есть?
– Да, дядюшка. Но много скрытного в том и я не свел.
– Так говори, что ведомо. Да сядь рядом.
Вартеслав опустился на скамью.
– А ведомо мне вот что. Когда матушка рассказала маркграфу Удону, отцу Генриха, о Евпраксе, он загорелся и сказал, что поедет на Русь сам. А пока собирались в путешествие, из Кельна примчал маркграф Деди Саксонский, который одесную у императора стоит. С Удоном он был во вражде, какую весть привез, никому не ведомо. У них возникла ссора, они схватились за мечи, и маркграф Деди смертельно ранил маркграфа Удона. Через неделю он скончался. Как похоронили, от нас из Гамбурга явился в Штаден епископ Фриче. Он же любим папой римским Григорием. Епископ встал при маркграфе Генрихе, и никто не посмел от него отделаться. И вот Фриче здесь…
– Дивно. И все словно в тумане, – тихо молвил Всеволод. И спросил: – Что еще у тебя?
– Одно осталось сказать, дядюшка, ежели как на духу.
– Выкладывай, чего уж…
– Когда батюшка умер и матушка собралась уехать в родную землю, оставила она в Предславине кой-какое добро и украшения драгоценные. Теперь же просила меня взять схороненное.
– И возьмешь, потому как матушкино. Тебе же спасибо, что не сокрыл от меня ничего. Теперь иди ко сну. Да скажи Василько, чтобы того епископа проводил в отведенный ему покой. Зреть его нет желания.