Евреи в русской армии: 1827—1914
Шрифт:
В сентябре 1843 г. ситуация несколько изменилась, хотя из донесений командиров батальонов непонятно, то ли они прибавляли цифры вновь обратившихся к предыдущим, чтобы предоставить желаемый результат, то ли они вписывали в отчетность только вновь крестившихся. Во всяком случае, в сентябре прибавилось 945 новокрещеных, причем половину этой цифры дал Воронежский батальон. Весьма относительный успех Новгородского, Псковского, Архангельского и Тобольского батальонов (73, 53, 98, 48 крещеных) мало что менял в общей картине, где такие многочисленные батальоны, как Оренбургский или Казанский, дали одного-двух выкрестов{347}. Судя по предоставляемым Николаю сведениям, кампания действительно сталкивалась с трудностями, шла неравномерно и медленно. Кроме Воронежского батальона, где крещение за 1843 г. принял 571 кантонист из евреев и 14 горцев, во всех остальных обратившиеся составляли единицы, в исключительных случаях — десятки. Интересно, что воронежский батальонный священник докладывал в Синод, что обращение полутысячи кантонистов — в значительной мере дело рук полковника Романуса, а не его, священника. Особенно плачевно обстояло с
Мы не располагаем помесячными сведениями за 1848–1849 гг. Исходя из донесений начала 1850-х годов мы можем предположить, что именно под впечатлением полученных рапортов, доносящих о темпах крещений еврейских рекрутов, И марта 1849 г. Николай подписал циркуляр, несколько отрезвляющий армейских миссионеров{348}. Циркуляр гласил: «Подтвердить, чтобы при обращении рекрутов и кантонистов из евреев отнюдь не были употребляемы никакие насильственные меры, противные духу христианского учения. В этих видах увещевание евреев делать не иначе, как под ближайшим надзором местного начальства, не посылая на встречу к партиям кантонистов, для расположения их к принятию православия, унтер-офицеров молодых и неопытных, которые, увлекаясь излишним усердием, могут своими настояниями вынуждать согласие, не основанное на убеждении и потому шаткое и непрочное»{349}.
Саул Гинзбург считает, что остановить насильственные меры крещения евреев этот циркуляр не мог, да и не преследовал такой цели; он, скорее, «высочайше» одобрял принятые меры и поощрял насильственный миссионерский процесс, а потому являлся воплощением имперского лицемерия и ханжества Николая I{350}. Здесь Гинзбург, как правило, весьма корректно толкующий документы, допускает модернистскую неточность и рассматривает циркуляр сквозь призму совсем другой эпохи — эпохи, где существует общественное мнение и либеральная печать, где государственный документ должен хотя бы внешне соответствовать условиям большой политической игры. В таких условиях вполне мог бы возникнуть документ, подразумевающий нечто прямо противоположное своему содержанию и подкрепляющийся негласными указами, которые подтверждали бы его двойной смысл. Николаевская эпоха была иной: царю не было перед кем заискивать и не на кого оглядываться; ни либеральной печати, ни общественного мнения, способного критически отреагировать на очередной государственный указ, еще не существовало. Нам не известен ни один документ николаевской эпохи, несущий в себе заряд двойного смысла и подразумевающий прямо противоположное своему содержанию. Поэтому циркуляр 11 марта 1849 г., вероятно, следует читать в прямом смысле — как требование перенести внимание с количества «новых христиан» на их качество. То есть — на глубину и крепость их христианских убеждений.
Активная миссионерская практика продолжалась и после постановления, но стопроцентного успеха начальство добиться так и не смогло. Так, по частному 1852 г. набору в Подольское губернское рекрутское присутствие в г. Ровно на военную службу поступило 49 человек «из несовершеннолетних евреев». Послужной список на пятнадцать евреев из этой группы включает девять человек с русскими именами и семь — без указания русских имен и без упоминания о Святом крещении. Из последних семерых один умер в 1853 г., двое находились в розыске и трое были выписаны из Житомирского госпиталя в Воронежский батальон военных кантонистов. К новобранцам, видимо, применялись меры физического воздействия, сломившие многих, но не всех. Находящиеся в розыске, вместе с пятью другими, были найдены в 1860 г. и крещены. Трое кантонистов, отправленных в Воронежский батальон, оставались иудеями до 1859 г. (дальнейшую их судьбу по имеющимся документам проследить невозможно). Таким образом, из 15 малолетних евреев четверо, т. е. 27 %, отстояли свое еврейство, а один из них — Нахман Корман, прибывший первым по набору, заплатил за это право жизнью{351}.
И все же, несмотря на то что к концу 1844 г. решение Николая I обращать кантонистов в христианство было наконец доведено до сознания военачальников, миссионерская кампания сталкивалась со значительными трудностями. Кроме очевидных, связанных с неповоротливостью военной бюрократии, существовало еще несколько немаловажных обстоятельств, препятствовавших воплощению политики Николая. Остановимся на некоторых из них. Прежде всего командиры батальонов не всегда могли изолировать еврейских детей от взрослых солдат, служащих в тех же местах на различных должностях в армии. Так, например, когда командир 3-й учебной бригады склонил четырех кантонистов (среди них — Гофман, Беренштейн, Рубак, Лейзенберг) к принятию крещения и они, по его словам, выразили добровольное желание принять православие, все планы командира расстроил рядовой Фроим Фурман. Прикомандированный к Пензенскому внутреннему гарнизону, он был послан в Саратов для шитья сапог для рекрутов из солдатских детей, где отговорил детей креститься. Разгневанный командир, которому удалось переубедить лишь двоих, потребовал немедленно убрать из Саратовского гарнизона и Фурмана, и двух других еврейских рекрутов, занимавшихся пошивом одежды для кантонистов — Шпицмана и Бровермана, чтобы в дальнейшем у него «не могло случиться подобных последствий»{352}.
Такого
В местах, близких к черте оседлости, кантонисты находились в постоянном контакте с еврейскими общинами. Командир Ревельского батальона Титков рапортовал в Департамент, что меры убеждения священника Голубцова остались и могут навсегда остаться тщетными, поскольку генерал-лейтенант Паткуль отпускает евреев для проведения богослужения «в кагал». Кроме того, по праздникам евреев «увещевает раввин». Сам Титков запретил кантонистам отправлять обряды веры, особенно еврейскую Пасху, выделил им особую комнату в помещении казармы и не отпускал домой. Николай в ответ строго повелел: «мера преждевременная, пусть ходят в синагогу без изменения»{354}. Кроме того, даже далеко за пределами черты кантонисты не были в изоляции. Иногда их отправляли домой в краткосрочные отпуска{355}. Кроме того, они получали финансовую помощь от родителей. Командир Новгородского батальона военных кантонистов майор Якубовский жаловался в Департамент, что все его старания по приведению еврейских детей в христианство остаются безуспешными: «Преткновением сему служит то, как я узнал лично от евреев, что они, вступая в православие, с этим вместе лишаются от родных своих навсегда всякого пособия, почему и остаются непреклонными». Финансовая помощь из дома, регулярная, хоть и минимальная, весьма облегчавшая нищий кантонистский быт, вероятно, оказывалась сильней обещанных и далеко не всегда получаемых наградных денег, значительных, но все же одноразовых.
Кантонисты-евреи не видели особых преимуществ в принятии крещения. Это обстоятельство особо огорчало непосредственное кантонистское начальство. Так, генерал-майор барон Зедделер хвалил выкрестов, умных и способных к фронту, отмечая, что их способности остаются нереализованными, поскольку их запрещено назначать в топографическую службу, в артиллерию и в саперы, что, по мнению Зедделера, «противно учению Евангелия»{356}. Не помогали и финансовые поощрения. Командир Новгородского батальона упоминал, что выкресты так и не получают положенных им 25 руб., вероятно, из-за кражи казенных денег, характерной для военных заведений в целом и Департамента военных поселений в частности. Те, кто принимал крещение за пределами кантонистских батальонов — будь-то мусульмане, католики или иудеи, — наградных денег не получали вовсе, даже если за них ходатайствовал сам Клейнмихель. Логика отказов была железной: наградные полагаются только солдатским детям и кантонистам, но не солдатам, состоящим на службе{357}.
Нежелание самих командиров принимать участие в миссионерской кампании также ставило под вопрос ее успех. Действительно, темпы крещений кантонистов из евреев были крайне неравномерны. Так, например, в 1854 г. из 5991 кантониста-еврея крещение приняло 4565 человек, т. е. — три четверти, причем наименьшее число — во втором учебном карабинерном полку, в Ревельском, Смоленском, Омском, Псковском, Тобольском и Астраханском батальонах. Помесячные ведомости показывают, что в упомянутых батальонах, каждый из которых насчитывал от ста до пятисот кантонистов из евреев, крещение за все время приняло меньше 10 % кантонистов. Иными словами, темп миссионерской кампании измерялся одним процентом в месяц. Наоборот, в Казанском батальоне темпы крещения составляли около 10 % ежемесячно{358}.
Еще одним препятствием к массовому крещению еврейских детей послужило нежелание Священного синода прибегать к мерам увещеваний, практикуемых на местах. В начале 1850-х годов наиболее мрачной была судьба тех еврейских кантонистов, которые попали в Киевский батальон под командование полковника Десимона. Там же, при Киевском батальоне, кантонистам читал уроки Закона Божьего протоиерей Ефим Ремезов, которого считали знатоком древнееврейского языка и талантливым полемистом. Свои соображения о том, как следует переубеждать евреев, он изложил в труде «Краткие извлечения из писем христианина к евреям об истинной вере». Состоящий из 16 статей труд Ремезова ставил себе целью «охладить в евреях суеверную с малолетства приверженность их к неосновательным толкам талмудическим». О том, какое впечатление Ремезов производил на еврейских кантонистов, можно судить хотя бы по тому, что его труд, кроме всего прочего, содержал статьи, доказывающие подлинность кровавого навета («убивать иноплеменника перед Пасхой и пить его кровь») и рассказывающие о «злобной издревле мстительности и бесчеловечности евреев в отношении ко всем народам земли». Как считал Ремезов, его труд заслуживал публикации, поскольку его доводы отличались убедительностью, ясностью и доступностью. Ремезов, ни много ни мало, пытался убедить Священный синод в том, что его труд соответствует основным требованиям христианской риторики. Не называя источник — а им было, разумеется, триединство Св. Фомы Аквинского veritas, caritas, claritas, — Ремезов пытался доказать, что его сочинение доступно, ясно и убедительно. А полковник Десимон даже не сомневался, что труд Ремезова следует немедленно отпечатать и разослать по батальонам, чтобы еврейские кантонисты читали его в свободное время.