Евреи в русской армии: 1827—1914
Шрифт:
В конце 1856 г. партионный офицер Усов, прапорщик 1-го Архангельского гарнизонного батальона, сопровождавший группу кантонистов на службу в 6-й армейский корпус, доложил начальству, что сорок один кантонист из крещеных евреев отказывается исполнять обряды христианской религии, а трое — Юдович, Лезирович и Мейерович — продолжают исполнять ритуал по еврейскому обряду. Штаб корпуса внутренней стражи, в непосредственное распоряжение которого должны были поступить кантонисты, затребовал на всех выкрестов послужные списки, организовал специальную комиссию и в течение первой половины 1857 г. вел следствие{401}. Между тем о своем нежелании оставаться в православии объявил, кроме сорока одного, еще пятьдесят один крещеный еврей, к которым впоследствии присоединилось еще шестнадцать. «Отказываются ходить по субботам на работу и называют себя евреями», сообщали донесения по Военно-морскому флоту, ужасаясь масштабам происходящего; 103 человека (!) «в аракчеевских казармах молятся по еврейскому закону», пользуются молитвенниками и другими предметами культа{402}. Расследование вел штаб-офицер Соколов, допросивший не только кантонистов и архангельское батальонное начальство, но и их крестников. Одновременно комиссия привлекла к следствию нескольких евреев, служивших в Кронштадте и проходивших ранее обучение в Архангельске, среди них матросов Фейферта и Федцлера. Матросы подтвердили, что в батальоне силой заставляли учить
Сами кантонисты на допросах признались, что решили согласиться на крещение под давлением, причем, заметим особо, только для того, чтобы по выходу из батальонов возвратиться в иудаизм. Устроив генизу для книг и предметов еврейского ритуала, они терпеливо ждали, пока их не переведут из кантонистских батальонов в армию, чтобы откопать свое имущество и возобновить отправление культа{403}. Однако показания крестников и батальонного начальства оказались весомей свидетельств еврейских матросов и кантонистов-выкрестов. Как и в большинстве подобных случаев, имевших место в 1856–1860 гг., следственная комиссия, прибегнув к методам, о которых можно только догадываться, убедила кантонистов оставаться в православии. В отчете следствия утверждалось, что показания кантонистов не подтвердились и что все они приняли христианство добровольно, без всяких принуждений. Дело было закрыто, хотя среди прочего в деле было отмечено (как бы для служебного пользования), что для обращения кантонистов применялись «не одни только кроткие меры увещеваний и вразумлений»{404}. Важно заметить, что делу не был дан ход и оно не было передано в Аудиториатский департамент. То же самое произошло с десятью «совратившимися в иудейство» нижними чинами санкт-петербургских флотских экипажей, числящимися по формулярам православными. Когда они отказались исполнять православные обряды и объявили себя военнослужащими иудейского закона, их перевели из морского ведомства в военное и направили в санкт-петербургский внутренний гарнизон — подальше от посторонних глаз и скандала{405}. Пытаясь сохранить честь мундира, отдельные департаменты Военного министерства предпочли самостоятельно разбираться с каждым конкретным «религиозным бунтом», чем заводить судебный процесс с оглаской на все военное ведомство. Эти бунты не заставили себя ждать{406}.
12 декабря 1858 г. в Московскую команду мастеровых из Киевского батальона военных кантонистов прибыл 161 человек, из них 37 евреев, принявших православие. Среди них — Александр Белецкий, Афанасий Гликсберг, Нестор Цукер, Андрей Дрикер, Кирило Якубович, Герасим Финкельштейн, Василий Гохман, Тимофей Езерский и другие. Все они с православными греко-русскими именами и выразительными еврейскими фамилиями. По прибытии в мастеровые тридцать семь выкрестов назвались прежними еврейскими именами и заявили, что «не крещены и православной веры не принимали». Разгневанный полковник Десимон, командующий Киевским батальоном военных кантонистов, немедленно отправил рапорт в Управление военных поселений с требованием арестовать всех кантонистов поодиночке и предать военному суду по всей строгости закона{407}. А пока в Управлении принимали решение, Десимон начал расследование сам: ему лучше всех комиссий было известно, какими методами в Киеве обращали в православие. Первые расспросы показали, что все кантонисты были приведены к православию в 1853–1855 гг. В 1854 г. для увещевания перейти в православие многих кантонистов собирали в классы к протоиерею Ремезову. Другие утверждали, что их малолетками насильно водили в. церковь. При обыске оказалось, что ни один из тридцати семи не имел нагрудного креста, а у Серапиона Смаркатенко (его еврейское имя в деле не упомянуто) найден на груди «еврейский лапсердак» (т. е. «талескотн»), а также еврейские книжки, «по которым он с товарищами молился». И хотя все это у Смаркатенко было отобрано, в действиях начальства ощущалась нерешительность и даже растерянность: как поступить с кантонистами?
Начались индивидуальные вызовы на допрос. Кантонисты держались как завзятые подпольщики. Афанасий (Пинхес) Гликсберг на допросе утверждал, что священника Ширяева не знает, о крестном Петре Прокуде ему неизвестно, на исповеди он никогда не был, к Ремезову на занятия по закону божьему не ходил, наградных денег за крещение не получал и, по какой причине в письменных отчетах его именуют русским именем, не знает. Его товарищ Тимофей (Мошка) Езерский был более настойчив. Крещения он не принимал, поручику Симоновичу, который называл его русским именем, заявил, что не крещен, у причастия никогда не был, ефрейтор посылал его в церковь, но он туда не ходил. Сам Езерский исполнял ритуал по еврейскому обряду в 5-м батальоне, в чем никто ему не препятствовал. Его увольняли на еврейские праздники, однако в день допроса он был по неизвестным для него причинам наказан розгами за самовольную отлучку на один из таких праздников.
Сообразив, что обычные расспросы кантонистов ни к чему не приведут и что они получают возможность открыто заявлять о своей точке зрения на происходящее, им стали задавать вопросы провокационного характера. У Василия (Лейзера) Мооса не стали спрашивать, ходил ли к причастию, а спросили в лоб: еврейский закон соблюдаешь? деньги возле церкви за крещение получал? может, ваш брат-кантон ист повстречал по дороге какого-нибудь солдата-еврея из взрослых, который вас всех и надоумил отказаться от крещения? Василий Моос отпарировал: еврейский свой обряд исполняю тайным образом, молился, где приходилось, на еврейские праздники ни меня, ни других кантонистов из батальона никуда не увольняли, солдата никакого на пути не встречал… А что касается денег — да, какой-то неизвестный около церкви раздавал нам по пятьдесят копеек «на [сапожные] щетки и ваксу». После очных ставок, допросов и, как мы полагаем, несомненных запугиваний и угроз двадцать пять человек «вразумились» и дали о себе исповедные сведения. Среди них — Лаврентий Гликсберг, Тимофей Езерский, Василий Моос, Федот Бойм. На них были получены чистенькие, словно накануне написанные справки о крещении, а также сведения от киевских священников, что они были у причастия. Вероятно, испугавшись документированных свидетельств и не умея как следует разбираться в их подлинности, кантонисты дали подписку, что остаются в православии. Текст подписок практически у всех одинаков. Во всех фигурирует ключевое утверждение, что «по глупости своей» они сказали, будто были крещены по принуждению. Тем не менее двенадцать человек — на которых тоже были доставлены свидетельства о крещении — продолжали упорствовать{408}.
И тут полковнику Десимону и его помощникам пришла в голову светлая мысль: свалить все на разлагающее влияние взрослых еврейских солдат, которые и надоумили кантонистов публично заявить о своем выходе из православия{409}. Действительно, во время следования партии кантонистов в Москву им могли встречаться солдаты, рассказывавшие, что, дескать, им удалось доказать, что их крестили по принуждению, поэтому им позволили остаться в еврейском законе. Этот ход позволял Десимону, во-первых, снять с себя и с киевского начальства вину и взвалить ее на пронырливых евреев, а во-вторых,
Однако остановить массовые отпадения от православия, неслыханно скандальные для 1850-х годов, уже не удалось. События нарастали снежным комом. Поздней осенью 1858 г. в Одессу поступило 119 кантонистов для распределения на службу в полки 5-го армейского корпуса. Из них 44 выкреста из евреев подали жалобу, что они окрещены вымогательством, побоями, голодом и прочими насилиями, «безо всякого предварительного приготовления в познании догматов веры»{411}. Поскольку это была третья за два с половиной года попытка коллективного выхода кантонистов-евреев из православия, Управление переполошилось не на шутку. Мы подробно остановимся на разборе этого дела, поскольку все остальные имеющиеся на сегодняшний день материалы о насильном обращении кантонистов либо написаны мемуаристами много лет спустя после описываемых событий, либо, как мы увидим в главе VII, представляют собой косвенные свидетельства, пропущенные через призму художественного вымысла. В целом сведения, полученные в результате следствия, подтверждают описания насилия над еврейскими детьми, знакомые нам по воспоминаниям и художественной литературе, — правда, с целым рядом весьма существенных оговорок.
На сей раз следствие велось более пристрастно, чем в 1857 г. Комиссия действительно пыталась разобраться, что же произошло в Киевских учебных ротах, хотя, как и раньше, всем военным чинам предписывалось не давать делу огласки. Сами кантонисты решили быть более откровенными. Во всяком случае, механизм обращения малолетних евреев в православие обрисован в их допросах весьма красноречиво. Александр Хуне, малограмотный, шестнадцати лет, из евреев Варшавской губернии Кутновского уезда местечка Гомбии, рассказал, что «дядька Мостак» (кантонист из служивых) уговаривал его, двенадцатилетнего, согласиться на крещение, а если не согласится — будут сечь розгами и не дадут есть. Ивана Новикова, также из евреев Варшавской губернии, «дядька Свинтовский» бил палкой, после чего он заболел и был отправлен в госпиталь, а потом в деревню на поправку. Когда же его вернули обратно в батальон, дядька Свинтовский снова стал принуждать и бить его. На вопрос комиссии, почему же он не объявил об этом, Новиков ответил, что «кантонисты всегда били тех, кто скажет о насильном обращении в православие». Кантонист-выкрест из евреев Мильштейн бил каталкой по рукам в течение двух недель еврея-кантониста Викентия Дамского из Люблинской губернии, Челецкого уезда. Через две недели, стоя перед фронтом, фельдфебель Антонов объявил: кто не желает креститься — выйти из строя. Дамский вышел. Антонов ударил его два раза по лицу рукой и сказал: «Постой, подлец, я тебе дам». На другой же день Дамский был насильно окрещен. Евсей Вайцман, еврей из Радомской губернии, рассказал на следствии: капитан Бородин приказал фельдфебелю Антонову, чтобы «до завтра все пожелали креститься». Тогда его и еще нескольких мальчиков стали бить линейкой по рукам и каталкой по подошвам ног, а через два дня забрали нескольких человек в церковь «без всякого познания молитв». Евсею Гройскопу Радомской губернии Сандомирского уезда местечка Кийматова «дядька» колол иголкою пальцы и ставил ногами на горячую жесть. Затем его повели в церковь, где облили водой, т. е. окрестили, причем ни своего крещеного отца, ни матери Тройской не видел, иными словами — во время ритуала они не присутствовали. Жаловаться было некому: попытки добиться справедливости пресекались самым решительным образом. Аверкий Жирока, крещеный кантонист из евреев Плоцкой губернии Остромского уезда из села Зарам хотел подать жалобу, но его не выпускали из казармы и усилили побои{412}.
Получив такие показания, следственная комиссия Управления впервые решила допросить с пристрастием и высокопоставленных участников дела, полковника Десимона и генерал-майора Базилевского. Вопросы, которые им были заданы, свидетельствуют о том, что комиссия была настроена решительно. Соблюдались ли меры убеждения и увещевания? Были ли крещены какие-нибудь кантонисты на третий — седьмой день пребывания в батальоне? Каковы причины болезней отправленных в лазарет Железнова, Гройскопа и Новикова? Врач Лукин отверг подозрение в том, что кантонисты поступили с увечьями. Указав даты прибытия кантонистов в госпиталь и даты их выписки, он сообщил диагноз: горячка. Генерал-майор Базилевский признал все показания кантонистов несправедливыми, «произошедшими по подговору каких-либо евреев, всегда способных и склонных ко всякого рода пронырству». Командир 2-й учебной бригады отметил, что, когда он инспектировал Киев и окружающие деревни, где располагались учебные роты кантонистов, ни один из кантонистов не высказал никаких претензий, и вообще он «ничего подобного не слыхал». Поручик Бородин пытался оправдываться, признав, что «склонить евреев к принятию православия и научать в короткое время тех, кто изъявлял желание, возлагалось на кантонистов-дядек». По утверждению Бородина, «многие согласились добровольно, потому что кантонисты-выкресты называли их в батальоне жидами». А полковник Десимон в докладе по Управлению училищ заявил, что все показания кантонистов — выдумки и что никаких принуждений не существовало{413}.
Единственное, чего не учел Десимон, — наступила другая эпоха. Именно об этом свидетельствует развитие следствия. Комиссия не пошла на поводу у армейского начальства. Члены комиссии рассуждали так: если Гройсман был в лазарете с таким серьезным диагнозом, как горячка, вряд ли ему хватило недели (с 10 по 18 июля 1854 г.), чтобы выздороветь. Значит, врач Лукин лжет. Вероятно, он получил соответствующие инструкции генерал-майора Базилевского. Значит, и Базилевский лжет. А подговорил его, вероятно, полковник Десимон. Это вовсе не означает, решили в комиссии, что военное начальство следует призвать к ответственности. Тем не менее комиссия пришла к выводу, что показания кантонистов заслуживают уважения. По результатам работы комиссии было принято несколько решений, из которых два — нечто неслыханное в армейской практике. Генерал-майору Базилевскому было сделано строгое замечание. Полковнику Десимону за то, что не расспросил ни нижних чинов, ни кантонистов, был объявлен строгий выговор. Кроме того, было решено «не предоставлять ему места в новом управлении военного ведомства» (при предстоящей реорганизации Департамента военных поселений в Управление военных училищ). Дело было отправлено киевскому генерал-губернатору на дорасследование. Вспомнили и о циркуляре 1849 г. — не применять к евреям-кантонистам никаких насильственных мер при крещении. Старый, десятилетней давности циркуляр Николая в конце 1858 г. был снова разослан по всем батальонам военных кантонистов. Военный министр подписал специальный циркуляр № 2400 и отправил его в Священный синод, на основании которого Синод издал распоряжение, подтверждающее запрет на насильное обращение кантонистов из евреев в православие{414}. Но самое поразительное было не в этом, а в том, что из сорока четырех подавших жалобу, как и в предыдущих случаях, все сорок четыре заявили, что крещением довольны и пожелали остаться в православии{415}. Ниже мы остановимся на возможных причинах такого решения.