Евреи в русской армии: 1827—1914
Шрифт:
В других, более драматичных случаях за командира полка вступиться было некому, а посему здравомыслие русского офицера самым жестоким образом наказывалось. Схема действий противников терпимого отношения к евреям в армии сохраняла удивительную устойчивость и однообразие: доброжелательная заметка в газете — анонимный к ней комментарий в виде доноса в министерство — жесткая реакция военной бюрократии. Так, после опубликования 24 марта 1901 г. «Могилевскими губернскими ведомостями» краткой заметки об участии солдат 159-го Гурийского полка в торжественном внесении свитка Торы в местную синагогу (праздник Хакнасат Тора) некий аноним отправил заметку со своими комментариями в Главный штаб. На полях заметки карандашная запись:
Жидовская плутня. По Шулхан-Аруху [свод законов еврейской жизни], они [евреи. — Й.П.-Ш.] царя, как гоя, ненавидят. Все подкуплены жидами, кто лестью, кто деньгами.
Если бы маргиналии как следует изучили в Главном штабе, сразу бы открылось, что писал ее некто, знающий все, что делается в полку, а может быть, отвечающий за хранение воинского имущества. Кроме того, аноним явно завидует командиру роты, выставляя его продажным антихристианином. Ссылка на «Шулхан Арух», где, к слову, говорится как раз об уважении к царю-нееврею, обязательном для правоверного иудея, — т. е. прямо противоположное тому, что написано в анонимке, — выдает некоторое знакомство автора записки с образцами русской антисемитики, прежде всего с Брафманом. Писал, по-видимому, весьма грамотный старший офицер, метящий на командирскую должность. В Главном штабе разбираться не стали, а дали анонимке ход. Тем более что она была подкреплена другим — обстоятельным, но таким же анонимным доносом. В нем имя главного виновного — полковника Туркова — было названо вслух.
Турков, 1850 г. рождения, православный, родом из дворян Таврической губернии. Его карьера не отличалась особыми взлетами или падениями. Окончил Одесское пехотное училище. Служил рядовым в 52-м Виленском пехотном полку, в 1868 г. получил звание унтер-офицера, затем служил прапорщиком в 50-м пехотном Белостокском полку. В 1875-м получил звание штабс-капитана, в 1881-м — капитана, в 1887-м — полковника. Прослужил 28 лет в гвардии. За примерную службу был награжден Крестом Франца-Иосифа 3-й степени и орденом Святого Владимира 3-й степени. В 1899-м назначен командующим полком{964}. Видимо, сорокадевятилетний полковник безупречной службы и репутации кому-то мешал делать карьеру — и на него, одно за другим, посыпались обвинения. Анонимное письмо в Главный штаб было подписано красноречиво и лаконично — «Русская». Автор анонимки метил в Туркова и требовал для него наказания.
Живя в Рогачеве Могилевской губернии, я была глубоко возмущена поведением командира 159-го Гурийского полка, полковника Туркова, не говоря уже о его дружбе с инородческими элементами и нравственном угнетении офицеров и солдат. Евреисолдаты, без ведома ротных командиров, в доме влиятельного еврея Гинсбурга, написали тору, ловко приурочив ее ко благополучному выздоровлению Государя Императора, и в торжественном перенесении ее активно участвовал Турков, нес ее сам и заставлял офицеров принимать участие в этой церемонии, хотел привлечь и полковую музыку к участию в процессии для торы, несмотря на то, что музыканты говели, и священник едва мог упросить не брать музыку. Вся эта процессия была полна соблазна для христиан и солдат, по городу ходили саркастические рассказы, что тору будут носить вместе со знаменами. Такие безобразия в России происходят без наказания, ибо начиная от квартального надзирателя до Сената все закуплено жидовским золотом. Неужели не найдется на верху сильных и честных людей, которые вывели бы Россию из жидовского плена и развращения{965}.
В Главном штабе выделенные слова были подчеркнуты красным карандашом как заслуживающие внимания. Что же все-таки произошло в полку?
Когда свиток Торы был дописан (написание свитка переписчиком-сойфером занимает обычно от восьми до двенадцати месяцев) и Турков объявил для еврейских солдат выходной день по случаю праздника, оставалось пригласить офицеров и полковой оркестр. И тут выяснилось, что Туркова ожидает сопротивление сослуживцев. Сперва к нему пожаловал полковой священник Андрей Бекаревич. Начиналась неделя говения музыкальной команды, и священник обратился к Туркову с просьбой отказаться от привлечения полкового оркестра к синагогальным торжествам. «Нет, — ответил Турков. — Во-первых, я обещал. А во-вторых, вы в глазах евреев окажетесь фанатиком». Отец Бекаревич обиделся, что от слова, данного раввину, Турков не хочет отказаться, а в просьбе духовнику отказывает. Однако
Когда о предстоящем празднике узнали старшие офицеры, их мнения разделились. Прочтя приказ по полку, подполковник Попов в сильном возбуждении обратился к подполковнику Бердяеву: «Василий Михайлович, штабные офицеры должны постоять (вероятно, просить. — Й. П.-Ш.) у командира полка, чтоб этого жидовского торжества не было». Прихватив еще одного офицера, Попов и Бердяев пошли к Туркову. Выйдя от Туркова, Попов сообщил своим спутникам: «Он нас не принимает и за все свои действия отвечает сам». Подполковник Судников был того же мнения, что Попов и Бердяев: «Это невозможно, чтоб евреи еще нас привлекали оказывать их святыням почести». А вот подполковник Флиорковский думал иначе. С одной стороны, он не придал такого значения всему происходящему; с другой — чрезвычайно интересная деталь, — он вспомнил, что «такие же свертки (свитки Пятикнижия. — Й. П.-Ш.) были пожалованы в городе Вильне, в Молодечненском полку»{966}. Кроме того, Флиорковский в своих показаниях отметил, что в синагоге «офицеры и полковник разворачивали свиток и удивлялись искусству письма»{967}. В семействе Бердяева мнения также разошлись. Он сам в церемонии внесения Торы участия не принимал, однако его приемная дочь участвовала.
Покуда в Главном штабе шло разбирательство, анонимки продолжали сыпаться на Туркова, но он держался достойно и отбивался решительно. В своей объяснительной, написанной по требованию Главного штаба, Турков заметил: «автор письма, спустя три месяца после перенесения свитка торы добрался, наконец, до своих “русских” чувств и путем подпольного донесения постыдно скрыл свое имя, что уже, конечно, не присуще истинно русскому человеку. Такой большой промежуток времени дает мне несомненное доказательство, что донос произошел на почве личного неудовольствия»{968}. Одновременно Турков распорядился объявить по полку следующее: «Неоднократно получаемые мной анонимные письма по своему характеру свидетельствуют, что в жизнь полка вмешиваются частные лица, не посвященные в дух воинской порядочности и благородства. Для прекращения этого разлагающего растления нравственных принципов считаю должным довести до всеобщего сведения чинов полка, что все такие письма будут мной уничтожены без прочтения и что всякому военнослужащему указан законом путь в защиту своих прав, а не искать таковой в позорном для воина подпольном писании трусливо скрывающем свое имя»{969}.
Расследование по делу Туркова, проводившееся генералмайором Валгиным из штаба Виленского военного округа, показало, что командир полка не принуждал офицеров участвовать в перенесении свитка Торы. Однако, по мнению Валгина, Турков «преступил пределы веротерпимости» и «не уследил» за сбором денег нижними чинами полка. Обвинение по двум пунктам могло грозить Туркову разве что служебным взысканием. Военный министр предложил более суровое наказание: либо переместить командира полка на такую же должность в другой округ, либо отчислить с должности с зачислением в запас. Николай согласился с мнением Ванновского и распорядился отчислить Туркова в запас армейской пехоты{970}.
У Туркова нашлись и защитники. 12 сентября 1900 г. Николай Валгин, сослуживец и друг юности военного министра Ванновского, тот самый, который вел расследование по делу, написал личное письмо министру, исполненное возмущенным благородством русского офицера. «Добрый наш Петр Семенович (Ванновский. — Й. П.-Ш.)! По-старому, как товарищ по училищу, прошу поддержать принцип и престиж командира полка. Турков — неподкупный, твердый, не ищет популярности, создал себе врагов. Любая мера против Туркова была бы не актом справедливости, а торжеством интриги, подрывающей престиж власти, поощряющей анонимов»{971}. Ванновский не отреагировал. Кроме того, ко времени получения письма от Валгина он уже не был военным министром. Под занавес, в декабре 1901 г., в Военное министерство пришло письмо из Рогачева от вдовы Антонины Поповой (возможно, вдовы подполковника Попова, проходившего по следствию). Попова обращалась в Главный штаб с просьбой о помиловании и возвращении Туркова и, между прочим, сообщала, что муж «русской женщины», авторессы доноса, поручил жене писать ложь и клевету на Туркова, после чего сам ездил в Петербург и добился снятия командира полка с должности{972}.