Евреи в русской армии: 1827—1914
Шрифт:
Именно эта угроза заставила евреев задуматься не об отмене рекрутской повинности как таковой и не столько о противодействии еще даже и не объявленным реформам, сколько о понятии пикуах нефеш, знакомом любому еврею черты оседлости — от благообразного, помнящего старые польские времена откупщика винных промыслов до последнего нищего, не знающего, с какой стороны открыть молитвенник. В еврейской традиции пикуах нефеш означает «смертельную опасность», подразумевающую необходимость «спасения». Не в смысле метафорического спасения в загробном мире, а в смысле буквального спасения человеческой жизни от угрожающей ей опасности — физической или духовной гибели, плена, насилия, ухода из иудейства. Ради спасения человеческой души еврей должен пожертвовать всем — вплоть до таких священных и незыблемых вещей, как отдых субботнего дня. Пикуах нефеш дохе шабат, — говорит галахическое установление, — «спасение человеческой жизни отменяет [необходимость соблюдения]
На двух страничках частного письма, написанного в 1828 г. одним из богатейших николаевских купцов раввину Ицхаку-Айзику Раппопорту в Бердичев, перехваченного жандармами и весьма коряво переведенного «с еврейского на русский диалект» бердичевским нотариусом, словосочетание пикуах нефеш встречается по крайней мере четыре раза. В письме нет ни слова о рекрутчине, и в целом оно поражает своей бессодержательностью. В нем среди прочего сообщаются некие туманные новости, касающиеся еврейского народа, упоминается как бы вообще сбор денег на народные нужды, говорится о беспокойстве в связи с отсутствием паспорта у проживающего в Бердичеве сына автора письма, о некоей справке о явке в кагал… Казалось, письмо вполне могло быть написано и в начале XIX в., и в конце его, и в начале века XVIII. Тем не менее, как нам представляется, все эти обстоятельства, так или иначе названные в письме то «спасение жизни», то «смертельная опасность», совершенно четко указывают на его главный исторический контекст: прошедший и предстоящий рекрутский набор, сбор средств с целью подкупа государственных чиновников, необходимость обеспечить надежным документом ближайшего родственника, справка о приписке к местному кагалу, дающая освобождение от рекрутчины по месту жительства. Вероятно, словосочетание пикуах нефеш было на устах у многих — именно оно и открывало кошельки толстосумов и заставляло семьи ремесленников отдавать последние гроши. Речь шла о спасении еврейских душ — так что евреям было, что называется, не до жиру. Тем более что планы Николая — судя по всем внешним признакам — были более чем серьезны.
Рекрутский Устав
26 августа 1827 г. Николай подписал несколько важнейших указов: «О обращении евреев к отправлению рекрутской повинности в натуре, с отменою денежного с них сбора, вместо отправления оной положенного»{107}; «Устав рекрутской повинности и военной службы евреев» с несколькими дополнениями, разъясняющими обязанности гражданского начальства, губернского правления и воинских приемщиков в связи с рекрутским набором и касающимися воинской присяги евреев{108}. Тогда же был подписан манифест «О сборе во всем Государстве с 500 душ по два рекрута» и дополняющее его «Распоряжение по предназначенному рекрутскому набору»{109}. Распространение на евреев воинской повинности день в день совпало с объявлением о первом за время правления Николая рекрутском наборе со всей империи. В определенном смысле в этот день Николай синхронизировал работу двух часовых механизмов, отсчитывавших до сих пор не совпадавшие судьбы — евреев России и русского народа. Таким образом, не гражданские свободы, не образование и не культура изначально объединили евреев и русских — но именно армия. Даже такой второстепенной важности документ, как в тот же день подписанный Николаем приказ, вводящий правительственную униформу — вицмундиры для чиновников Сената и Министерства юстиции, красноречиво свидетельствовал, каким образом Николай собирался обустраивать империю{110}.
Краткий указ не оставлял никаких сомнений в том, как государство понимало еврейскую проблему. Евреи осмыслялись в этом документе как социально-экономическая группа — некое отдельное «состояние» (сословие). Введение рекрутчины объяснялось желанием властей уравнять все сословия перед лицом государственных повинностей. Устав рекрутской повинности, давший развернутое объяснение предыдущему указу, вновь подчеркивал эту мысль: евреи должны проходить воинскую службу наравне с прочими подданными. Цель правительства формулировалась с помощью характерного для еврейской политики просвещенных европейских держав понятия Verbesserung — «улучшение». Армейский опыт, по замыслу, должен был обеспечить для отслуживших службу «вящую пользу и лучший успех», приумножив их способности в оседлости, хозяйстве и профессиональных занятиях. Евреи, по умолчанию, представлялись государству сословием отсталым и недоразвитым, нуждающимся в улучшении, — мы уже видели, насколько такое представление расходилось с реальным положением дел.
От евреев устав требовал рекрутов, и только рекрутов, — в этом смысле указ и устав четко отразили экономические планы министра финансов по сокращению еврейского населения черты. Замена воинской повинности деньгами для евреев обставлялась таким количеством невыполнимых условий и требований, что делалась почти полностью невозможной. Подобным же образом с помощью разнообразных ограничительных требований исключался вопрос об охотниках — тех, кто готов был добровольно нести службу взамен очередника. Обществам было запрещено объединяться, чтобы составлять совместные списки и решать, кто должен идти в армию: им вменялось
Льготы касались разве что «полезных» с точки зрения государства евреев: тех, кто готов был учиться в общих школах, работать на фабриках, переселяться в земледельческие колонии. Освобождались также мастеровые, имевшие соответствующее свидетельство, и раввины — но не дети их семей. Интересно, что власти все еще пребывали в неведении относительно того, что же представляют собой хасиды и кто такие цадики: устав категорически требовал предоставлять льготы только раввинам «по званиям», но не цадикам, не хасидам и совершенно точно исключал таких, как сейчас говорят, профессиональных общинных деятелей, как магид (проповедник), сойфер (переписчик) и шойхет (резник).
Призыв евреев на воинскую службу требовал создания новых бюрократических структур на государственном уровне и в еврейских обществах. Гражданскому начальству предписывалось учредить специальные рекрутские присутствия для приема еврейских новобранцев и завести на них рекрутские дела. Кагальные старосты — в составе не менее двух третей от общего числа — назначались ответственными за утверждение рекрутских списков. Евреи до 18 лет принимались без присяги, восемнадцатилетние же клялись на свитке Торы в присутствии членов магистрата, стряпчего, раввина или исполняющего его обязанности, а также молельного кворума из десяти человек. Над присягой правительственные чиновники работали с апреля 1827 г., собирая всевозможные ее варианты, в том числе и тот, который произносился свидетелем перед раввинским судом{111}. Окончательный текст, представлявший собой сочетание традиционной присяги и метафорически переосмысленного закона дина де-малькута дина (закон государства есть закон для еврея, в нем живущего{112}), произносился на древнееврейском языке, а присутствующие чиновники магистрата должны были следить за точностью исполнения по имевшемуся у них в распоряжении тексту транслитерации и перевода присяги на русский язык.
Основное противоречие рекрутского устава заключалось в том, что от евреев требовали рекрутов в возрасте от 12 до 25 лет, в то время как от всех остальных — в возрасте от 18 до 35. Мало того, к еврейским детям, в отличие от взрослых призывников, предъявлялся минимум требований: мол, любые сойдут. Разумеется, это обстоятельство никак не согласовывалось с благими намерениями правительства окончательно уравнять все сословия. Наоборот, правительство как бы проговаривалось о своих тайных надеждах — сократить еврейское население черты оседлости и экономически ослабить мощного конкурента. Но еврейские общины, как мы убедились, восприняли устав иначе — как покушение на святая святых, на самое иудейскую традицию и на детей — на тех, кому суждено ее продолжать.
Рекрутчина в переводе на еврейский
Публикация устава не застала еврейских ходатаев врасплох, однако вызвала существенные разногласия между ними. Одни считали, что после первой, неудачной попытки противодействия рекрутчине нужно предпринять новые усилия, на сей раз — чтобы устав переделать, и уже принялись было искать соответствующих чиновников, способных внести в опубликованный текст необходимую правку. Другие, менее реалистичные, полагали, что все усилия и средства следует приложить к тому, чтобы устав вовсе отменить. Наконец, третьи, далекие от интриг заседающего в северной столице Еврейского комитета, но отличавшиеся наиболее прагматичным взглядом, решили, что во взаимоотношениях евреев и государства начинается совершенно иная эпоха, что отменить или переделать уже ничего нельзя и что тем не менее следует приложить все усилия к тому, чтобы наступление этой эпохи обошлось для евреев наименьшими потерями.
О третьей группе известно немного: скорей всего это были кагальные ходатаи-одиночки из разных мест черты оседлости, никак между собой не связанные и отстаивающие лишь интересы своих земляков — еврейских рекрутов в армии и детей (школьников, как их называли петербургские чиновники) в кантонистских батальонах. Однако цель этой третьей группы предельно ясна: обеспечить элементарные условия для соблюдения еврейскими рекрутами религиозных обрядов — залога сохранения их еврейского самосознания. И покуда армия выбивала из евреев местечковую робость, неуклюжесть и болезненность, а также местечковый идиш, предлагая им взамен парад-шагистику и русскую грамоту в ее армейском изводе, евреи-ходатаи из кожи вон лезли, чтобы по мере сил приблизить армейские условия к местечковым. Удивительно, что при противоположности интересов — насильственно-интеграционных, с одной стороны, и страдательно-охранительных — с другой, — относительно преуспели и армия, и община, вот только результат оказался для тех и других непредсказуемым.