Евреи
Шрифт:
Он подошел к Даниэлю, положил ему руку на плечо и ласково сказал:
— Мужайся, Даниэль. За каждую каплю нашей крови они отдадут нам реки своей. Конец идет…
Кругом люди шумели и волновались. Словно очнувшись от глубокого сна, стояли они, вспоминая, как сами живут, что их ожидает. На миг как бы сверкнула правда, и она была в плачущем голосе мужчины.
Они перебирали свои беды, все опасности, которые им ежеминутно угрожали, и теснились друг к другу, как испуганные дети. Даниэль
Нахман с трудом дождался вечера. Он был молчалив и с ненавистью наблюдал суету людей, кончавших трудовой день.
Раньше работа здесь казалась ему важной, словно она и в самом деле спасала человека от ударов.
Теперь он видел в ней хитро придуманный соблазн, заставлявший забывать об опасности, о беде. Лишь ей отдаваясь, можно было спокойно, закрыв глаза, приближаться к пропасти, поджидавшей каждого; только благодаря работе, несчастные упорно оставались рабами.
Что стало с ним самим? Без денег, в долгах, которые теперь сидели прочно на его спине и, как змеи, высасывали всю свежесть мысли, всю чуткость его сердца, — разве он не жил той же мертвой, темной жизнью? В тяжелом раздумье возвращался он домой. "Нужно положить голову под крыло и верить", — вспоминались ему слова Даниэля.
— Во что верить? — спрашивал он себя в скорбном недоумении, шагая по пыльным улицам.
Промчалась конка. Нахман поднял глаза и внезапно остановился от изумления. На одной из скамеек сидела Неси, разодетая, и лицо ее было полно печали.
— Побегу за ней, — мелькнуло у него.
Конка была уже далеко. Он повернулся, охваченный странным предчувствием, и, размахивая руками, побежал по улице, крича:
— Неси, Неси!
Шум дрожек заглушал его крик.
— Неси, Неси! — не унимался он, совершенно потерявшись.
Конка летела и как будто подсмеивалась над его усилиями.
Кучер трубил в рожок, лошадей, казалось, несли крылья, и через минуту конка, завернув в другую улицу, скрылась.
— Она была разодета, — размышлял Нахман, остановившись и чувствуя, как его пронзает ужас. — Я увижу ее вечером.
Когда он пришел домой, его встретила мать Мейты, Чарна. Она сидела у порога своей квартиры и пила чай.
— Добрый вечер, — ласково произнесла она, — вот сегодня, Нахман, вы поздно вернулись… Вы напоминаете мне ту жену, у которой обед был готов всегда на полчаса позже. Вас спрашивала хорошенькая девушка.
— Девушка? — пробормотал Нахман, вдруг похолодев.
Он вошел в комнату, а старуха вдогонку лукаво говорила:
— Хорошенькая девушка… Неси. Вы ведь с ней знакомы.
Нахман уже догадался.
Он зашел к себе
— Зачем Неси приходила? — монотонно спрашивал он себя и отвечал: — Не знаю, не понимаю.
Он хотел встать, но чувствовал себя таким разбитым, что побоялся не удержаться на ногах. В соседней комнате послышались шаги Мейты.
Она заглянула в комнату и, увидев, что в ней темно, сказала:
— Я зажгу лампу, Нахман; вы не можете оставаться в темноте.
— Подождите, Мейта, — произнес он.
Она остановилась на пороги в ожидании, и сердце у нее билось быстро.
— Здесь была Неси, Мейта. Вы ее видели?
— Я ее видела, Нахман. У нее глаза были заплаканы.
— Заплаканы, — вздохнул Нахман, издав звук горлом. — О чем она говорила?
— Она говорила: мне нужно увидеть Нахмана, мне очень нужно увидеть Нахмана. Только на одну минуту.
— Только на одну минуту, — с сожалением произнес он. — Отчего же меня не было дома?
— Она ходила по комнате, садилась, вставала. Она казалась мне больной. Она выглядывала из окна, утирала глаза, выходила во двор, возвращалась и все повторяла: мне нужно увидеть Нахмана, мне очень нужно увидеть Нахмана…
— Бедная, бедная девушка! — вырвалось у него.
— Вы ее любите? — раздался в темноте робкий, дрожащий звук.
— Я не знаю, Мейта, но теперь у меня разрывается сердце. Я бы для нее жизни не пожалел.
Что-то задрожало у дверей. Пронесся глубокий вздох… оборвался… Нахман внимательно слушал.
— Мейта, — позвал он, — Мейта!
Никто не откликался. Вошла Чарна и своим добрым голосом спросила:
— Вам что-нибудь нужно, Нахман?
Он ничего не ответил, а старуха, вертясь по комнате, говорила:
— Старому человеку нужно что-нибудь, а молодому и всего мира мало. Я вам расскажу историю о человеке, и она вас чему-нибудь научит. Куда это Мейта пропала? Мейта, Мейта… Вы видите, — ее нет. Это тоже имеет свою глубокую историю. Однажды у одного сильного царя…
— Подождите, — прервал ее Нахман, начав прислушиваться, — кажется, кричат во дворе.
Старуха высвободила уши из-под косынки и насторожилась.
— Да, да, — произнесла она, — кричат. Человек не может не кричать: он рождается с криком; в крике проходит его жизнь…
Нахман вскочил. Шум становился все громче и врывался в комнату, как будто бы окна в ней были раскрыты.
— Это у Симы, — объяснила Чарна. — Своими несчастьями она мне напоминает историю с человеком, который, однажды зевнув, не мог закрыть рта.
Но Нахман уже не слушал и выбежал из комнаты. Во дворе стояла толпа соседей, и Сима о чем-то кричала, указывая на хромую Иту.