Евреи
Шрифт:
Он дружески улыбнулся ему, и мальчик, помедлив, скрылся во дворе.
— Неси, Неси! — послышался неприятный голос Энни.
Нахман стал ходить. Как будто все опоры, которые поддерживали его, рушились, и его охватили страх и уныние.
— Неси, Неси! — доносился ноющий голос старухи.
Он остановился у стены. "Отец побьет ее ночью", — пронеслось у него. Он сжал кулаки, замученный противоречиями, которым не знал разрешения.
Неси, Шлойма, Сима, Хаим и весь двор, усеянный спавшими и наработавшимися
— Я уйду, — говорил себе Нахман, — я не в силах ждать. Отчего она нейдет?
Какая-то парочка приближалась к нему, и густой мужской голос говорил.
— Завтра, Роза я буду…
— Это Абрам, — в волнении подумал Нахман, прижимаясь к стене, чтобы они его не заметили, — он счастлив.
Настроение его вдруг переменилось, как будто радость этой пары осветила и его жизнь.
— Ну, вот и я, — вдруг произнесла Неси, тронув его за плечо. — Я так и знала, что вы не уйдете. Вы бы и до утра не ушли отсюда.
Он рассмеялся от радости и весь еще под влиянием милых чувств, только что вызванных чужим счастьем, бросился к ней, как к родной, и взял ее руки в свои.
— Конечно, конечно, Неси, — произнес он. — Наконец-то вы пришли!
— Пустите мои руки…
Она пристально посмотрела на него, как бы соображая о чем-то, и сейчас же уныло бросила:
— Какой тяжелый вечер сегодня, Нахман, какой тяжелый!..
Она взяла его под руку, и они молча пошли, не прижимаясь друг к другу, будто только сила одиночества свела их на миг, чтобы сейчас же развести в разные стороны.
Ночь росла. И она была унылая кругом, во всех улицах, переулках, где они проходили. Низенькие дома, как упавшие на колени чудовища, повсюду ползли за ними, и не было ни одного светлого луча, который пересек бы их путь.
— Сегодня, — говорила Неси, — отец пригрозил мне. Я вижу, как он не спит и злится и поджидает меня. Он приготовил палку, и она лежит рядом с ним.
— Мать звала вас, Неси, — ответил Нахман испуганным голосом. — И я не знаю, как помочь вам… Вернитесь домой.
— Не заботьтесь обо мне, — сухо произнесла она. — Я прожила без вас семнадцать лет, проживу и эту ночь. Вы трусливы.
Она вдруг отняла свою руку, словно что-то осквернило его в ее глазах, и с мольбою сказала:
— Мне, Нахман, человек нужен… Вы смеетесь? Нет, вы не смеетесь, но у вас опять испуганное лицо. Посмотрите на меня мужественно, — умоляю вас!.. Здесь так тяжело, — я бегу к вам; но вы такой слабый, что я готова заплакать.
— Неси, Неси, — умолял Нахман.
— У вас, Нахман, сердце; у меня его нет, и я потому еще бегу к вам. Но вы слабы, слабы — я это чувствую даже в вашей походке. Нет, нет? Так прикажите мне что-нибудь! Поднимите вашу руку
Она вдруг повернулась и быстро пошла от него, а он побежал за ней, весь в огне, упоенный ее голосом, жестами, ее молящей фигурой, в которой было столько искреннего страдания. Теперь он чувствовал свою власть, бежал за ней, нарочно не догоняя, и, словно вдыхал раскаленный воздух, запинаясь твердил:
— Не уходите еще, Неси, не уходите!
Она внезапно остановилась и долго всматривалась в его лицо.
— Я не знаю, — выговорила она, наконец, — зачем я слушаю вас, когда вы просите. Вы умеете что-то затрагивать во мне, — но это, Нахман, не то… Я бы в огонь пошла, если бы вы знали настоящее слово. Мне нужно пойти в огонь…
Она в отчаянии всплеснула руками.
— Мне хорошо, когда вы говорите о людях, Нахман. Расскажите мне о них. Пойдем в большую улицу и будем смотреть на город. Огни еще не потухли…
Она взяла его под руку, и они опять пошли медленно и оглядываясь.
— Говорите, говорите, — просила она.
Они проходили длинный, темный переулок, впадавший в главную улицу окраины, и в темноте и в тишине было какое-то очарование от шороха этих молодых тел с трепетом прижимавшихся друг к другу.
Нахман молчал.
Как его будто голос должен был вызвать к жизни что-то дурное, притаившееся в темноте, — он не смел говорить. Она требовала: говорите, говорите, — а он знал лишь одно слово, от которого кружилась голова.
— Но меня ждет отец, — нетерпеливо умоляла Неси, — дайте мне немного сил. Вы молчите? Зачем же вы зовете, поджидаете меня? Посмотрите на меня смело! Нет, не можете? Скажите: ступай за мной! Не можете?
Она все более раздражалась. Разве Нахман не как все? Она хочет человека, — его нет. Она хочет свободы, — ее нет. Она хочет света, — его нет.
— Вы слышите, Нахман! — крикнула она. — Ничего у меня нет. С детства меня гнали на работу, и я устала, голодна. Я зла, но дайте немного свободы, и я смягчусь. Я смягчусь, Нахман. Отец бьет меня, но я чиста еще не потому, что боюсь его, а потому что хочу большего. Я могу завтра же бросить дом, — но я жду…
Она говорила, бросала слова, терялась…
— Скажите, — продолжала она, — если я пойду в город и попрошу первого богача, которого встречу, чтобы он взял меня, — он сделает? Посмотрите на меня скорее и скажите.
Она остановилась и близко придвинулась к нему.
— Смотрите, Нахман, оглядите меня… Не лгите. О, будьте смелы хоть теперь! Подумайте, — продать это негодное тело, которое здесь никому не нужно, отдать живого человека, над которым издевается отец, преследуют нищие-бедняки, и на миг стать сильной, крепкой, как золото, ходить среди гордых, богатых людей и хоть один раз сказать "я", — что может меня удержать?