Еврейские пираты Карибского моря
Шрифт:
Смена имени была распространенным явлением среди конверсос, как женщин, так и мужчин, когда они открыто объявляли себя евреями. Эмигранты брали на себя бремя еврейского существования и выбирали имена библейских героев и патриархов. Они звали себя Мозес, Абрахам, Йосеф, Яаков, Биньямин [149] , а их суда назывались «Пророк Самуил», «Прекрасная Сарра», «Пророк Даниил», «Царица Эсфирь» и «Царь Соломон» [150] .
Менаше, Мозес и Абрахам, наряду с другими еврейскими мальчиками, посещали религиозную школу в Неве-Шалом. Утром они изучали Тору, а с двух часов пополудни и до заката учили Талмуд. Учитель объяснял очередной отрывок, а дети нараспев повторяли урок. В школе они учили иврит, дома говорили на испанском и португальском, а также изучали голландский.
149
* Соответствующие имена в русской Библии: Моисей, Авраам, Иосиф, Иаков, Вениамин.
150
Benjamin Arbel, Trading Nations: Jews and Venetians in the Early Modern Eastern Mediterranean (New York: E. J. Brill, 1995), 180–181; H. I. Bloom, The Economic Activities of the Jews in Amsterdam in the 17th and 18th Centuries (Williamsport, Pa.: Baynard Press, 1937), 9Зn70.
Менаше, одаренный мальчик, был гордостью общины. В семилетнем возрасте он цитировал Писание и комментарии, а к бар мицве свободно изъяснялся на шести языках. Возможно, он проявлял такое рвение в учебе из-за бедности семьи. Его семья жила возле Нового рынка древесины, в болотистом районе, расположенном далеко от улицы Хоутграхт-канал, где селились богатые эмигранты. Община оплачивала обучение Менаше и поддерживала его нуждающуюся семью. Инквизиция конфисковала все их имущество, а пытки сделали отца инвалидом, неспособным самостоятельно заработать на жизнь.
В отличие от Менаше, Мозес Энрикес и его друзья больше интересовались захватывающими рассказами рабби Палаччи и других авантюристов. Все мальчики должны были запомнить шестьсот тринадцать правил поведения, записанных в Талмуде, однако соблюдения этих правил от них не требовалось. На Пиренейском полуострове семьи не имели доступа к еврейским священным текстам и в своей тайной религии сохранили только основные принципы, которые помнили. На протяжении поколений они являлись католиками без веры, теперь они стали евреями без знаний. Религия, к исповеданию которой они стремились, оставалась для них чужой. Как заметил один писатель, христианами эти люди быть уже перестали, но в евреев еще не превратились [151] .
151
Joachim Prinz, The Secret Jews (New York: Random House, 1973), 70–74.
Рожденные и воспитанные в так называемой Истинной вере, эмигранты привыкли, что грех может быть прощен благодаря исповеди. Этот взгляд не имеет ничего общего с иудаизмом. Раввины, в отличие от священников, не обладали привилегией отпущения грехов, но людям было привычнее считать, что это не так. Многие полагали удобным верить, что можно «давать выход страстям, не подвергая опасности душу» [152] . Полигамия, запрещенная по закону иудаизма, была обычным делом, особенно среди выходцев из Северной Африки, ходивших в Неве-Шалом. Они брали в наложницы своих служанок. Легальный статус «естественных детей», рожденных от таких союзов, был равен статусу детей от первой жены.
152
Seymour B. Liebman, The Jews in New Spain (Miami: University of Miami Press, 1970), 589; Gerber, Jewish Society in Fez, 63; Jan Stoutenbeek and Paul Vigeveno, A Guide to Jewish Amsterdam (De Haan: Jewish Historical Museum, 1985), 13. В 1616 году евреям запретили иметь физическую близость с христианками, даже если последние не могли похвастать хорошей репутацией. Bloom, Economic Activities of the Jews, 20. В 1616 году евреям запретили нанимать христианских слуг.
Первоначально амстердамская община потворствовала этому. Однако после смерти Самуэля Палаччи раввином стал муж его сестры, Исаак Узиэль. Он резко порицал то, что считал греховным поведением. С кафедры Неве-Шалом новый лидер общины, сын главного раввина Феса, заклеймил полигамию, а также заявил, что никто не может получить индульгенцию и отпущение грехов и прощение пороков, просто «соблюдая обряды». Открыто нападая на самых влиятельных членов общины, он вызвал их ненависть, и вскоре община раскололась [153] .
153
Graetz, History of the Jews, vol. 4, 57.
В 1620 году община Амстердама, насчитывавшая около 200 семей, распалась на три части, каждая из которых сплотилась вокруг своей синагоги — Неве-Шалом, Бейт-Яаков и Бейт-Исраэль. Эти фракции с разной степенью строгости соблюдали обряды. Получив возможность стать такими же ортодоксами в своей вере, как старые христиане, оставшиеся на Пиренеях, в своей, некоторые евреи стали фанатиками, но другим это было ни к чему. Многие, избавившись от католической метафизики, ограничивались соблюдением небольшой части обрядов. Иные вообще отказались от какой бы то ни было религии. Такое же разнообразное отношение к вопросам веры наблюдалось и среди детей [154] .
154
Prinz, The Secret Jews, 74. В 1660 году Исаак Оробио де Кастро так описывал ситуацию в Амстердаме: «Есть такие, кто делает обрезание сразу по приезде и жаждет изучать то, что забыли его предки за годы злоключений… Есть и другие, находящие удовольствие в логической казуистике… они суетливы, заносчивы и ставят себя превыше других, потому что считают себя всезнающими… они принимают счастливое бремя иудаизма, но их суетность не позволяет им принять наше учение полностью… Проблема в том, что молодежь восхищается ими и подражает им. Они быстро низвергаются в бездну отступничества и безверия».
Несмотря на разногласия по вопросам религии, члены общины работали сообща в благотворительных целях, чтобы поддерживать бедняков и спасать братьев из стран идолопоклонников (каковыми считались Испания и Португалия). В 1639 году Яаков Палаччи, племянник Самуэля, убедил все три фракции молиться вместе в здании, которое он купил
155
Odette Vlessing, «Samuel Palache: Earliest History of Amsterdam Portuguese Jews», in Dutch Jewish History, vol. 3 (Jerusalem: The Institute for Research on Dutch Jewry, 1993), 52.
«У Моисея Микеланджело есть рога, у Моисея Рембрандта — нет», — такими словами один историк описал ежедневные зарисовки еврейских соседей художника-голландца, привыкшего наблюдать еврея в его среде [156] . Голландцы не терпели предрассудков, когда речь заходила о деньгах. Кальвинизм был религией бизнесменов, работа определяла их сущность, прибыль считалась частью пути к спасению, процветание однозначно расценивалось признаком Божественной милости. В отличие от испанской знати, считавшей себя превыше торговли, кальвинисты полагали работу своим призванием. Они верили, что «работа — это молитва» [157] . Девизом морских гёзов было: «Помогай себе сам, и тогда Бог тебе поможет» [158] .
156
Simon M. Schama, «А Different Jerusalem: The Jews in Rembrandt’s Amsterdam», in The Jews in the Age of Rembrandt, ed. Susan Morgenstein and Ruth Levine (Rockville, Md.: The Judaic Museum of the Jewish Community Center of Greater Washington, 1981), 3.
157
Swetschinski, «Conflict and Opportunity in Europe’s Other Sea: The Adventure of Caribbean Jewish Settlement», American Jewish Historical Society (December 1982), vol. 2, 216–217: «Старые христиане Португалии традиционно пренебрегали занятием торговлей… Неудивительно, что новые христиане обратились к этой профессии, испытывавшей нехватку рабочих рук и недооцененной с социальной точки зрения… Новые христиане составляли 65–75 % от купечества Португалии, хотя их доля в населении не превышала 10 %».
158
John J. Murray, Amsterdam in the Age of Rembrandt (Norman: University of Oklahoma Press, 1967), 49.
Голландская свобода имела экономическую составляющую. Местные жители приветствовали евреев как предприимчивых торговцев, готовых рисковать в разных областях ради своих интересов. Связанные наследием, языком и взаимным доверием с другими сефардскими общинами, пришельцы создали первую всемирную торговую сеть. Самуэль Палаччи открыл торговые врата в Северную Африку, а оттуда — в Османскую империю, другие эмигранты имели капитал и связи с торговцами в Новом Свете, Леванте и на Пиренейском полуострове. Во все эти районы голландцы не имели доступа ранее [159] .
159
Schama, «А Different Jerusalem», 8: «Евреев хотели использовать в самых сомнительных отраслях экономики, куда предпочитали не вкладывать деньги даже самые смелые инвесторы». Евреи в Голландии могли заниматься только самыми опасными предприятиями, например вторжением в Новый Свет и нападениями на испанский «Серебряный флот». Автор цитирует Elie Luzac, The Wealth of Holland, vol. 1 (1778), 63, 501: «Только в 1612 году, подражая евреям, нашедшим убежище среди них, голландцы начали строить свои корабли и отправлять их в разные уголки Средиземного моря».
Хотя евреи не были так богаты, как голландские магнаты, контролировавшие торговлю рыбой, зерном и другими товарами массового потребления, их экономический вклад был весом. Один исследователь отметил: «Еврейская торговля, особенно торговля сахаром, была двигателем золотого века Голландии… По масштабам это можно сравнить с оборотами и влиянием голландских Ост-Индской и Вест-Индской компаний» [160] . В 1636 году амстердамские евреи составляли 1 процент населения, но контролировали 10 процентов городской торговли и, занимаясь в основном дорогими товарами, владели 20 процентами прибыли. Их общий вклад был еще больше, так как эти данные не включают прибыль от совместных с голландцами предприятий и комиссионные от транзитной торговли [161] . На протяжении столетий евреи составляли торговое сословие Пиренейского полуострова. Вынужденные уехать на заре эпохи Великих географических открытий, эмигранты в Амстердаме (совместно с теми, кто остался на полуострове) с самого начала стали главными торговцами колониальными товарами Испанской империи [162] . Особенно справедливо это было для Португалии, где в руках их партнеров сосредоточилась большая часть торговли. Один богатый торговец из Лиссабона обратил внимание на это положение в Португалии. Желая смягчить преследование Священной канцелярии, он писал, обращаясь к монарху:
160
Vlessing, «Samuel Palache», 53.
161
Ibid., 54, 62–63: «С момента прибытия в Амстердам евреи контролировали торговлю сахаром. В письме Генеральным Штатам „португальские“ купцы Амстердама отмечали: „За 12 лет перемирия с испанцами ежегодно их суда доставляли в Голландию тысячи мешков с сахаром… Судоходство и коммерция значительно развились, и каждый год от 12 до 15 новых судов присоединялись к торговле… Мы настолько преуспели, что перевозили все португальские каравеллы с сахаром в тех водах“. Торговцы описали и выгоду, которую Голландия извлекала из их торговли с Бразилией: „Главным результатом торговли стало строительство сахарных заводов. Четверть века назад их было три или четыре, а сегодня только в Амстердаме их двадцать пять. Сахар поступает в Голландию, Францию, Германию, Англию и на восток“». Cornells Ch. Goslinga, The Dutch in the Caribbean and on the Wild Coast 1580–1680 (Asen, the Netherlands: Von Gorcum, 1971), 149. Во время перемирия голландско-«португальский» союз контролировал две трети европейской торговли с Бразилией.
162
Jonathan I. Israel, «The Changing Role of the Dutch Sephardim in International Trade, 1595–1715», in Dutch Jewish History, vol. 1, ed. Jozeph Michman (Jerusalem: Tel Aviv University, 1984), 33: «Сефардские купцы Нидерландов предпочитали торговать с португальскими колониями… через Лиссабон».