Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга

Щеглов Юрий Маркович

Седая женщина

Киевский адвокат Марсель Павлович Городисский, работавший по совместительству заведующим литературной частью театра русской драмы имени Леси Украинки, когда главным режиссером там был Константин Павлович Хохлов, рассказывал о последних часах другого киевского адвоката Ильи Бабата. Он шел по Софиевской, держа за руки двух маленьких внучек и отвлекая их внимание сказками. Украинские клиенты Бабата, а их в разных местах на тротуарах попадалось немало — сороколетняя все-таки практика! — знаками старались ободрить его.

Седую женщину — кассиршу в булочной неподалеку от моего дома на улице Энгельса, которой немцы возвратили прежнее название Лютеранской, — от гибели

в Бабьем Яру спас муж. У кассирши, еще не старой, на лице постоянно лежала печать страдания. Ручку массивного аппарата она вертела с усилием, тяжело, муж — украинец — тоже отправился ее провожать до Сенной площади. Дворники строго следили, чтобы евреи все выметались из квартир — до одного! Он с женой ни о чем не уславливался, просто шел рядом, держа за руку. Она просила его остаться с дочкой. Но муж не соглашался, всю дорогу мрачно молчал, «допомижная полиция» его не задержала, и в каком-то месте Львовской он внезапно с дикой бранью набросился на жену, обвиняя в изменах, воровстве и прочих неблаговидных поступках. Он бил ее, беспощадно рвал на ней одежду и кричал, что вот теперь, слава Богу, немцы помогут ему рассчитаться с шлюхой. В его движениях не было ни малейшего притворства. Он творил расправу под хохот полицаев и сначала ничего не понимавших немецких солдат из шуцбатальона. Люди на тротуаре раздались, и разъяренный муж, выдернув жертву из толпы, поволок в подворотню, пиная ногами, чтобы довершить там безумный суд. Через проходной, известный ему двор он протащил еле живую, потрясенную случившимся женщину на другую улицу и затолкал к родственникам. Вечером она взглянула в зеркало и вскрикнула: волосы отливали серебром. За несколько часов она поседела. Потом муж так объяснил происшедшее:

— Если бы я предупредил Аню — ничего бы не получилось. Полицай — не немец. Его не проведешь. Надо было бить по-настоящему.

Он был прав, как никто и никогда. В подтверждение слов этого человека приведу замечательную выдержку из книги куренного Украинской повстанческой армии Максима Скорупского (Макса) на языке оригинала, который понятен любому русскому читателю: «Перед самим селом затримав нас украiнський полiцист. Документи нашi були для нього не важнi, бо вiн не вмiв читати. Дали ми йому пару листкiв доброго тютюну i тим способом вiдчипился. Литвин [друг Скорупского] дiйшов до висновку, що весь cвiт обiйдешь, а нападеш на yкpaiнськoro полiциста i вiн таки затримє. Не тому, що неграмотний, а тому, що украiнська полiцiя має спецiяльний нюх (!) до пiзнавання людей».

Я прочел массу книг украинских повстанцев, осевших на Западе, но ни разу не встречал столь тонкой характеристики украинской вспомогательной полиции. Эта цитата объясняет многое из того, что произошло не только в оккупированном Киеве, но и в других городах и селах благословенного края.

Мужу удалось спасти жену, но она уже никогда не могла оправиться от пережитого. Вертела ручку кассового аппарата с усилием, тяжело. Больше ускользнувших от расстрела в Бабьем Яру я не встречал, хотя возвратился в Киев в конце зимы 1944 года.

Нигде не зарегистрированные

Весной мы с матерью впервые отправились на Еврейское кладбище и услышали от сторожа разоренного места, что немного ниже, где начинались провальные отроги, немцы убили миллион евреев. Немцы здесь убили меньше, гораздо меньше. В десять раз. Но сторожу, который наблюдал всю эту процедуру издали, казалось, что миллион. Его можно понять, потому что немцы убивали в Бабьем Яру не только прописанных и оставшихся в Киеве евреев, но и евреев, бежавших из западных районов и добравшихся до города в первые недели войны.

Несметная родня Эренбурга! И моя, разумеется, несметная родня!

В начале третьей декады июля приток людей в Киев сократился. Немецкие танки достигла речки Ирпень и остановились в двенадцати, а на

других участках — в двадцати пяти километрах от центра столицы. Теперь тоненький ручеек испуганных, полуголых и голодных людей поступал лишь с востока. Пробиться в город нелегко. Оцепление из войск НКВД старалось никого не пропускать. Девать лишних некуда, шла эвакуация. Просачивавшиеся из предместий и переправившиеся через Днепр считали себя счастливцами. В Киеве их ждали хлеб и вода. Они, нигде не зарегистрированные, намного увеличили цифру погибших в Бабьем Яру, которую никто точно до сих пор назвать не может. Сторож считал, что миллион.

Но пусть историки, особенно в Германии, опирающиеся на статистику гестаповских отчетов, успокоятся. В Бабьем Яру погибло на порядок меньше: не более 100–120 тысяч.

Сторож преувеличил цифру.

Запах крови не исчезает

«Черная книга» состоит из ряда разделов. В главе «Украина» с тем, что натворили немцы в Бабьем Яру, можно сравнить только избиение евреев и польской интеллигенции во Львове. Дело не в количестве жертв — львовский масштаб мизерный, — а в самой атмосфере, которую нацисты создали вокруг убийств, какой характер они хотели придать геноциду и какова была реакция жителей западных районов Украины на гибель тех, кто находился, к несчастью, по соседству. Поляки позднее отнеслись довольно равнодушно к происшедшему.

Львов я увидел в 1946 году. Замечу одно — запах крови не исчез. И ненависть у многих выплескивала в глазах волчьими огоньками в ночи. Недавно — 28 марта 2001 года — радио «Свобода» передало сообщение, что на севере Польши обнаружили могильник, где захоронены расстрелянные евреи с времен войны. Прикончили их польские жандармы. Они беспощадно уничтожали не только евреев, но и выжигали дотла целые украинские села. После изгнания гитлеровцев были проведены довольно поверхностные расследования массовых убийств. Политические факторы тогда играли превалирующую роль. В гибели десятков польских профессоров Львовского университета обвинили украинских стрельцов из батальонов «Нахтигаль» и «Бергман». Батальонам в качестве куратора командование вермахта придало некого Теодора Оберлендера, впоследствии занявшего высокий пост в администрации ФРГ. Разумеется, Кремль поддержал обвинение против «соловейчиков», служивших в этих куренях, и заклеймил Оберлендера.

Украинская эмиграция начисто отвергла выдвинутые обвинения и, не оспаривая самого факта, доказывала, что ликвидацию и прочие бессудные расправы провела «СС-зондеркоманда Галициен». Возможно, «Нахтигаль» ни при чем, возможно, лишь часть «соловейчиков» использовалась при этих кровавых акциях, возможно, что основной силой при очищении Львова была названная СС-зондеркоманда. НКВД во Львове на улицах Лонцкого и Пельчинской при отступлении умертвило сотни заключенных и среди них — родного брата будущего главнокомандующего войск ОУН Бандеры Романа Шухевича-Чупринки. Он служил сотником в «Нахтигале» и сам отыскал труп брата в тюрьме на Лонцкого. Бесправная гибель брата не оправдывает жестокостей, проявленных Шухевичем-Чупринкой и бандеровскими эсбистами.

Что во львовском событии удивительного? Ровным счетом ничего. Лаврентий Берия приказал расстрелять сто пятьдесят заключенных Орловского централа при наступлении немцев на Москву. Среди убитых оказалось много исторических личностей, например несчастная, до революции изнасилованная жандармским офицером Мария Спиридонова, эсеровская мадонна. Нашли там смерть правые эсеры Тимофеев и Чайкин. Абрама Гоца за год до того перевели в Красноярский край, иначе он бы разделил участь подельников. А 16 октября, в день московской паники, по приказу того же Берии расстреляли триста заключенных, мотивируя преступное деяние отсутствием «Столыпиных» для эвакуации в глубь страны. Не оставлять же осужденных и подследственных — в самом деле! — врагу.