Еврейское счастье (сборник)
Шрифт:
Благоговение, и радость, и счастье Машеньки на миг передались Елене. Она вспомнила своего Колечку, которого сама выкормила, -- Бориса она отказалась кормить, чтобы не портить фигуры, -- и на миг перенеслась на десять лет назад. Даже в груди она испытала то особое приятное ощущение томления, которое доставляло когда-то столько наслаждения и о котором совершенно забыла, точно его никогда и не было.
Она стала сзади Машеньки, приподнялась на цыпочки и начала улыбаться мальчику, звать его, причмокивать губами, и левая бровь у нее поднялась,
Так прошло несколько времени... Когда мальчик уснул и его уложили в кроватку, няня заботливо и благоговейно накрыла его одеяльцем, трижды перекрестила, -- и после этого все три долго еще стояли и наблюдали, как он, розовенький, гримасничает, со сна улыбается, хмурится, и вышли из комнаты лишь по настойчивому, внушительному требованию няни.
В столовой, какой-то бесцветной, крошечной, им сейчас подали кофе, тартинки. Машенька с незнакомым Елене оживлением, начала рассказывать о Васеньке... Рассказывала она обо всем -- о его прелестях, и о том, когда у него животик болел, и о понятливости, и о замечательных способностях, но с таким жаром и верой в значительность того, что она говорит, что Елене опять стало неприятно, и она про себя подумала: "Машенька еще не дошла. Она вся в чаду, а я уже пережила это, и мне лучше".
Потом Машенька спохватилась, вспомнила о Елене, спросила о здоровье, о детях, о муже и равнодушно выслушала ответ Елены о том, что она благополучна, что Колюшка учится в гимназии, что химический завод мужа работает очень хорошо... В эту минуту Антоновской показалось, что Васенька заплакал. Она вскочила, и на лице ее изобразилось страдание, и вне себя выбежала из столовой. Однако тревога оказалась ложной, и, перекрестив три раза ребенка, она вернулась к Елене, все еще чуткая и настороженная... Но лицо ее уже сияло.
– - Сейчас, -- сказала Машенька, не сомневаясь в том, что Елене это интересно, -- мы сядем шить рубашечки Васеньке. Как он растет, ты себе представить не можешь. Ты тоже шьешь дома?
– - Нет, не дома, -- улыбнувшись, ответила Елена.
– - Вот как, -- удивилась Машенька, -- а мы сами все делаем... Ты, Ленка, даже не подозреваешь, сколько труда сделать жизнь ребенка сносной. Ведь надо вырастить человека, -- с важностью сказала она.
– - Я не узнаю тебя, -- отозвалась Елена...
– - Ты -- Машенька Антоновская!
– - Ах!
– - Антоновская махнула рукой: ее, видимо, не тронуло восклицание Елены.
– - Надо много, много учиться, чтобы не повредить ребенку... У меня с утра с ним хлопоты, я ни о ком и ни о чем не думаю, кроме него. Ночью кормлю его два раза и даже некогда быть женой, -- это она сказала шепотом.
– - Вообрази, Сережа стал меня ревновать к Васеньке, а я не могу иначе... Васенька должен вырасти здоровым, сильным, смелым, гениальным...
– - А твоя жизнь?
– - прервала ее Елена, которой слова эти показались смешными и глупыми.
– - Какая моя?
– - удивилась Машенька.
– - Но ведь это и есть моя -- его жизнь, --
– - Я свое уже сделала, когда была девушкой... Помнишь, и училась, и проказничала, книжки читала, танцевала на балах, флиртовала, влюблялась... Когда кончила гимназию, стала работать в кружках, читала серьезные книги, увлекалась социализмом... Я была хорошим человеком. А потом начала серьезно думать о будущем и, слава Богу, удачно вышла замуж. Тогда моя личная жизнь кончилась. Я -- хорошая жена, не влюблена, как ты, в своего мужа, но ценю Сережу, его характер, его ум. Он -- отличный врач, у него в больнице своя палата, и я его уважаю.
– - И это не скучно?
– - недоверчиво спросила Елена, вспомнив о Любе Малиновской.
– - Скучно?
– - повторила Машенька и во все глаза посмотрела на нее. "Какая странная эта Елена, -- подумала она, -- или притворяется, не пойму ее".
– - Да у меня ведь нет минутки в день свободной, чтобы скучать, -- громко сказала она.
– - Я влюблена в Васеньку... Для него я раззнакомилась со всеми, никуда не хожу, нигде не бываю... Из него должен выйти прекрасный человек, отличный гражданин... У нас еще очень мало настоящих граждан, Елена, и оттого их мало, что матери об этом не позаботились.
"Как все это скучно, добродетельно и старо, -- думала Елена, слушая ее, -- и какая она наивная. Боже мой, ведь я сама когда-то думала, как она. Она даже не подозревает, как ничтожен ее идеал, а я поняла, и мне теперь хорошо, я свободна".
Однако мыслей своих она не сказала Машеньке, не подарила их ей, потому что ребенку не дарят бриллиантов... И вдруг Елене стало скучно здесь, Тесно в этих комнатах, сделалось страшно от этого честного, добродетельного покоя, от этой Машеньки, которая еще верит в граждан, от ребенка-удава, уже начавшего пожирать человека, его жизнь, его личность.
– - Тебе скучно?
– - спрашивала между тем Машенька.
– - Нет, не скучно, -- лицемерно ответила Елена.
– - Может быть, пойдешь погулять? Впрочем, звать тебя напрасно, а на улице теперь удивительно хорошо.
– - Вот, что ты придумала, -- засмеялась Машенька, -- гулять! Не поможешь ли ты мне кроить? Ты не умеешь кроить, -- серьезно и с укором сказала она, -- как это странно, ведь у тебя двое детей; а я вот выучилась, купила швейную машину, научила и няню шить, и в свободную минуту мы шьем...
На улице Елена легко, радостно вздохнула. Больше она никогда не пойдет к этой женщине... Бог с ней, с ее честностью, добродетелью, с ее верой и гражданами. Какое чудное солнце на небе и как хороши и прекрасны люди на улице!.. Они свободны, как птицы. Они слетаются и разлетаются. Улицы точно дорожки, дома же -- деревья, и звуки рожков, будто трубят охотники. Город, как лес... Пятьсот лет назад Савицкий был охотником!.. "Мне хорошо с вами, свободные люди, -- хочется ей крикнуть.
– - Вы ведь, как и я, ни во что не верите... Солнце, таинственный лес-город, поглоти меня!"