Еврейское счастье (сборник)
Шрифт:
– - И живете по заповедям?
– - Кажется, что так, -- рассмеялся он...
– - Впрочем, не все исполняю свято.
"Как он далек от моей души", -- вдруг в порыве тоски подумала она и, помимо своей воли, сказала откровенно:
– - А я не верю ни в Бога, ни в заповеди.
– - Серьезно?
– - Серьезно...
"Зачем она об этом?
– - спросил себя Глинский.
– - Ах, понял... вероятно, намек, -- какой же я недогадливый".
– - Если правду сказать, -- с поспешностью выговорил он, -- то я тоже ни во что не верю... абсолютно.
– -
"Кажется, ей нужен мой ответ, что я способен сделать дурное", -- подумал Глинский и сейчас же проговорил с жаром:
– - Нет, сделаю, Елена Сергеевна... Что захочу, то и сделаю.
– - Например, влюбите в себя женщину, -- но этого уже никто и дурным не считает.
– - Нет, я способен на все, Елена Сергеевна, уверяю вас.
– - А подделаете ли чужую подпись на векселе?
Он опешил... Вся его развязность, любовное настроение вмиг исчезло.
"Не понимаю, чего она хочет от меня, -- подумал Глинский.
– - Может быть, денег или просто выпытывает. Зачем это? Ведь я хочу только обнимать ее, целовать, сделать своей любовницей... Какая странная женщина".
И ему сделалось неприятно, что он приехал сюда, что, может быть, всю дорогу надо будет поддерживать такой неинтересный разговор.
– - Нет, не сделаю, -- брезгливо сказал он, -- но потому, что это просто... ну, не эстетично...
– - А я бы сделала, -- искренно произнесла она.
– - Я бы все могла сделать. Если только одну минуту подумать, что человечество по существу ничем не отличается от кучки муравьев, то можно все, что угодно, сделать... Нет, это все не то, я думаю иначе, а на словах выходит Бог знает что.
На этом разговор оборвался... Она была уже одета, и когда появилась в гостиной в открытом нежно-розовом платье, стройная, непохожая на других женщин, Глинский моментально забыл неприятный разговор и издал восклицание восторга.
– - Как вы хороши, как прелестны!
– - вырвалось у него. Он искренно был поражен и тронут ее красотой.
– - Сейчас у меня единственное желание: взять осторожно вашу руку и поцеловать ее почтительно.
Он так и хотел сделать, но она, странно довольная, веселая, не дала ему руки и велела горничной принести шляпу.
На лестнице, как только дверь закрылась за ними и щелкнул замок, Глинский без спроса взял Елену под руку... Она с каким-то жестом стыдливости высвободилась и стала быстро спускаться вниз, держась за перила. Глинский остался позади... Вынув папиросу из серебряного портсигара, со многими надписями и монограммами, он закурил и, весьма довольный этим началом, последовал за ней.
На улице Елена все еще торопилась, шла впереди Глинского и лишь успокоилась, когда уселась в просторную, чистенькую коляску. Он сел рядом с ней и сказал кучеру куда ехать.
Было так хорошо вокруг, что Елена все порывалась сказать:
– - Ваничка, посмотри, как красив сегодня закат!
Или:
– - Ваня, какой чудесный воздух!
Все казалось
Она сидела ровная, стройная, какая-то легкая, отличная от всех женщин, чуть подавшись вперед, и радовалась как ребенок, когда встречные останавливались и глядели ей вслед. Приятно было и то, что она нравилась Глинскому, от которого все же отделяли ее миллионы верст, хотя он и сидел рядом с ней. И когда отвечала встречным знакомым едва заметным кивком головы, -- то говорила, неизвестно к кому обращаясь, к Глинскому или вот к тому прохожему:
– - Он непременно расскажет жене своей, что видел меня с вами, -- и тихо смеялась, не зная чему.
Но Глинский знал, отчего она улыбалась... сам улыбался, и осторожно, чтобы не испугать, округлив руку, обнял ее.
Предлог он тотчас же выдумал: ей будет удобнее сидеть.
– - Я уверен, -- вкрадчиво сказал он, -- что каждый теперь завидует мне, завидует тому, что я сижу рядом с такой прелестной женщиной... Давайте шалить... Поверните ко мне лицо. Пусть каждый думает, что вы моя жена.
Она почувствовала на спине и на боку его тяжелую, точно из свинца, руку, вздрогнула и осторожно сделала движение, чтобы освободиться... Но все было так хорошо вокруг, так гармонировали даже его слова с сложным ощущением радости, которое она испытывала, что невольно послушалась его и чуть-чуть повернула голову... Взглянув ему в глаза, она вдруг с тихим испугом откинулась назад...
Кто-то кланялся ей, и Елена машинально ответила на поклон. Она узнала Елецкого и Болохова и покраснела... Глинский несколько раз помахал в воздухе мягкой шляпой, и так как коляска в этом месте повернула, то смело прижал Елену к себе, с таким чувством, будто она ему уже принадлежала... Ему пришло в голову, что теперь, когда он ее уже обнял, как раз время сказать то, что хотел сказать раньше.
– - Я не сомневаюсь, -- произнес он с уверенностью, -- что если кто-нибудь считает нас с вами мужем и женою, то думает и о том, как страстно я обнимаю вас дома и как целую вашу шею, ваши губы...
"Я, кажется, дурно сделала, что поехала с ним, -- подумала Елена с тяжелым чувством, боясь оглянуться на Глинского.
– - Он говорит пошлости... и меня очень беспокоит его рука, а я не знаю, как сказать ему, чтобы он принял ее".
Ссориться, однако, ей не хотелось... Как решиться уничтожить прекрасное, что сейчас живет у нее в душе?..
– - Мне кажется, -- мягко ответила она, -- такие мысли никому не приходят в голову. В них нет ничего интересного.