Еврейское счастье военлета Фрейдсона
Шрифт:
Но добрые люди показали, что это тот же СБ [39] , но разоруженный, без сферической турели воздушного стрелка и спаренного пулемёта у штурмана в носу кокпита. И даже не посмеялись над капитаном ВВС, который простых вещей не знает.
Шел к самолёту по аэродромным бетонным плитам, разрисованными под зимний лес вид сверху. А что? Креативненько. Врагу с высоты не разобрать где настоящий лес, а где туфта маскировочная. Наблюдал, как через кабину штурмана загружают с кузова полуторки тюки и ящики посылок.
39
СБ — ''Скоростной
— Ты что ли наш пассажир будешь? — окрикнули меня сверху, когда близко подошел.
— Если в Тюмень, то я, — отвечаю.
— Обожди, погрузку закончим и тебя устроим. Покури пока.
В Тюмень прилетели под вечер.
Была всего одна посадка в Куйбышеве, где приняли на борт ротационные полубарабаны завтрашней газеты ''Известия'' для тиражирования в типографиях Сибири.
Почти весь полет провисел на ремнях воздушного стрелка, даже пулемёт ДА [40] мне выдали. Кроме пулемёта дали для защиты морды маску из кротовьей шкурки — салон не отапливался, а плоский люк на крыше под пулемёт был открыт. Так, что сифонило знатно. Хорошо, что тюленья кожа не продувается.
40
ДА — 7,62-мм пулемёт Дегтярёва авиационный.
Никаких вражеских истребителей по пути мы не повстречали, и после пересечения Волги штурман люк закрыл, и пулемёт убрал — уже безопасно. Если и залетали сюда вражеские самолеты, то только дальние бомбардировщики.
Посадили меня, совсем задубевшего, на место радиста и дали в руки термос с горячим чаем. Не один раз помянул добрым словом кротость госпитального брадобрея и доброту его, подстёжку кожаного пальто из гуанако, лисьи чулки в сапогах и меховые перчатки ''из дружка'', подаренные Костиковой. И летчиков за кротовую маску. Шлемофон меховой у меня свой, как и очки-консервы.
В Куйбышеве покормили. Дали прогуляться, размять ноги.
Но все равно в Тюмень прилетел весь как поломанный и твёрдо решил, что на штурмана дальней авиации, как пророчествовал мне Жигарев, я переучиваться не буду. В отличие от настоящего Фрейдсона я не настолько люблю небо изнутри.
Ночевать на аэродроме в Тюмени мне было негде — всё забито летчиками гражданской авиации и большой командой квартирьеров приготовлявших трассу для перегона из Аляски через Сибирь американских ленд-лизовских самолётов.
Дали адрес в посёлке, где пускают на ночь за ''пехотинца'' [41] .
Посёлок от аэродрома совсем близко, но в нем самом пришлось искать нужный адрес в сгущающихся сумерках. А народ на улицах как вымер. Пока искал нужный дом в этом ''частном секторе'', совсем стемнело.
— Эй, мужик, коли жить хочешь, то клифт с колёсами скидывай и рви когти. Сидора только оставь — они уже тебе без надобности.
Голос грубый,
41
На купюре достоинством в три рубля был изображён пехотинец, а на купюре достоинством в пять рублей — летчик.
— Не лапай кобур, я тебя на прицеле держу, — добавляет тот же голос.
С детства не люблю блатоту. А уж в теле летчика-героя и подавно.
Браунинг у меня в кобуре. А вот табельный ТТ в левом кармане с патроном в патроннике. Знаю, что так не положено, но именно на такой случай и нарушаю инструкции.
Стою в правый полуоборот, не сворачивая головы.
Ставлю чемодан на снег.
Медленно снимаю с правого плеча американскую ''колбасу'', и резко бросаю ее в налётчика и одновременно левой рукой выхватываю из кармана пистолет, большим пальцем взвожу курок.
Тут же падаю и, пока лечу, стреляю, стреляю, стреляю непонятно куда. В направление туда… откуда голос слышал.
В меня тоже стреляют. Пули поверху противно свистят.
— Чё, ты, сдуру в сугроб зарылся, — слышу другой голос, без блатных оборотов. — У него патронов больше не осталось, я считал. Он все восемь пропулял.
А вот вам хрен. Браунинг уже в правой руке. Приподнялся и прицельно в темную тень на фоне сугроба выстрелил. Бабахнуло знатно. Погромче ТТ.
В ответ мат с визгливыми загибами.
И стрельба.
Чую, что в сидор на спине что-то попало.
Откатился в сторону, взял браунинг двумя руками. И методично стреляю в каждое подозрительное место.
Матерившийся уже нечленораздельно вопит, точнее тоскливо воет.
Еще один крик раздался после очередного, шестого, выстрела в подозрительный сугроб. Я тоже выстрелы стал считать. Их и так немного, всего тринадцать в браунинге. Но это их количество стало неприятным сюрпризом для налётчиков.
После восьмого моего выстрела, три фигуры поднялись и борзо побежали ко мне. Явно не с культуртрегерскими намерениями. Ножи в лунном свете блестели в их руках. И подползли, ведь, гады, довольно близко ко мне, пока я другими их подельниками был занят.
Встал на колено и прицельно каждому в середину силуэта. Чуть ли не в упор.
Бах.
Бах.
Ба-бах.
И как по заказу засвистели трели соловьиные. Очнулись местные менты.
— Обоснуйте мне, капитан, за каким-таким чертом вы поперлись ночью в самый жиганский конец посёлка? — нависал надо мной лейтенант милиции.
Надо мной легко нависать. Сижу на чемодане — ноги не держат. Руки трясутся, еле браунинг запихал в кобуру. Только и смог, что удостоверение капитана ВВС ему дать, чтобы прочитал, подсвечивая себе фонариком-динамкой, и отвязался — мной военная прокуратура займется. По закону. У нее не заржавеет.
— Спать хотел лёжа. — Честно ответил я. — Солдат на аэродроме дал адрес, где можно сносно переночевать за трёшку. У меня завтра самолёт на Салехард. А посёлок этот рядом с аэродромом.
Пытаюсь прикурить папиросу. Спички все ломаются. Гадство какое — дефицит ведь! Зажигалку не нашёл. Возможно, посеял ее тут в снегу. Жалко.
— Вы хоть понимаете, что вы теперь убийца? Истратили трёх человек, они теперь только на кладбище годны. Двое еще в тяжёлом состоянии. Один из них может и до утра не доживёт. И как вы себя при этом чувствуете?