Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе
Шрифт:
произведения высочайшего патриотического пафоса именно благодаря тому, что в
современных ему политических обстоятельствах Эсхил хотел видеть проявление
божественной мудрости. Можно назвать и другое произведение, хронологически
завершающее вековую историю афинской трагедии, - "Эдипа в Колоне" Софокла,
написанного девяностолетним старцем почти на исходе Пелопоннесской войны,
когда Афины, пережив эпидемию чумы и сицилийскую катастрофу, были на грани
полного разгрома;
Афины наполнена эта трагедия поэта, все еще видящего залог благоденствия
Афин в божественном покровительстве! Да и само захоронение Эдипа на границе
Аттики как гарантия вечной помощи просветленного героя приютившим его Афинам
в годы, когда отношения с соседними Фивами сильно обострились, - не
случайная деталь в трагедии, а убеждение ее автора в неизменной благости
родных богов. "Священная история", воплощенная в мифе, составляла для Эсхила
и Софокла неотъемлемую часть их мировоззрения, их веры в прочность и
надежность существующего мира. Эта благочестивая вера, убеждение в конечной
гармонии мироздания сменяются у Еврипида сомнениями и исканиями, и вот
почему мифологическая традиция из объекта почитания становится предметом
острой критики.
Исключение составляют здесь на первый взгляд "Гераклиды": легендарная
защита потомков Геракла благочестивыми афинянами воспринималась в начале
Пелопоннесской войны как доказательство освященного богами права Афин на
создание военно-политического союза демократических полисов перед лицом
угрозы, исходящей от "тиранической" Спарты. Однако в конце этой трагедии по
воле автора происходит неожиданное перемещение акцентов: вместо данной мифом
гибели Еврисфея на поле боя он оказывается пленником афинян, желающих
сохранить ему жизнь, а в качестве его злобной и жестокой убийцы выступает не
кто иная, как престарелая Алкмена, мать Геракла. Поведение ее явно не
встречает одобрения у хора аттических граждан, в то время как Еврисфей, в
недавнем прошлом их непримиримый враг, обещает, что его гробница будет вечно
охранять аттическую землю от возможных набегов... Гераклидов или их
потомства! Не вызывает сомнения, что здесь в прошлое снова проецируется
современная политическая ситуация: спартанские цари возводили свой род к
Гераклу, и первое же нашествие лакедемонян на Аттику летом 431 года
естественно было расценивать как акт вероломства со стороны потомков
Гераклидов; а в образе действий Алкмены чувствуется откровенная неприязнь
поэта к спартанцам, которые и в самом деле не отличались благородством в
отношении поверженного врага. Но столь же несомненно, что новшество,
введенное
трагедии и первоначальную, достаточно мотивированную традицией, расстановку
действующих лиц.
Начинающееся разложение мифа как основы сюжета и первоисточника
ситуаций, в которых должен раскрыться "нрав" персонажей, обращает на себя
внимание также в "Андромахе", написанной в двадцатые годы. Андромаха,
ставшая после падения Трои пленницей и наложницей Неоптолема и вынужденная
испытать в его отсутствие зловещий гнев своей госпожи Гермионы, выступает в
трагедии не столько как униженная бедствиями рабыня, сколько как соперница и
обличительница Гермионы и ее отца Менелая. Сам Неоптолем, хоть и не входит в
число действующих лиц трагедии, играет в ней заметную и притом опять же
необычную роль: по мифологической традиции, он был свирепым воином, не
остановившимся перед убийством престарелого Приама прямо у алтаря Аполлона;
за это богохульство он сам впоследствии пал от рук жрецов в Дельфах. У
Еврипида Неоптолем погибает в Дельфах, став жертвой необоснованного
подозрения в ограблении храма и в результате заговора, организованного
против него не кем иным, как Орестом, которому некогда была обещана в жены
Гермиона. Дело не только в том, что из обличительных речей Андромахи и
пришедшего к ней на помощь Пелея, из поведения Менелая, Ореста и Гермионы
снова вырисовывается недвусмысленная и остросовременная характеристика
жестоких, коварных и в то же время трусливых спартанцев, - Еврипид видел в
них врагов, напавших на его родные Афины, и антиспартанская тенденция
"Андромахи" вполне объяснима в Афинах двадцатых годов. Для судьбы аттической
трагедии гораздо существеннее, что традиционные мифологические ситуации,
требовавшие от каждого персонажа совершенно определенного поведения в
соответствии с его "нравом", оказываются у Еврипида разрушенными без всякой
компенсации: авантюризм Ореста, коварство Гермионы и даже благородное
вмешательство Пелея убеждают зрителя только в неустойчивости и ненадежности
человеческого существования, в случайности выпадающих на долю людей удач и
бедствий; разумность мира, хотя бы в рамках элементарной "мифологической"
причинности (гнев богов, месть оскорбленного героя и т. п.), ставится под
сомнение.
Полный разрью с мифологической традицией знаменуют две трагедии,
связанные с историей дома Агамемнона. У Эсхила и тем более Софокла
правомерность убийства Клитемнестры собственным сыном в отмщение за отца не