Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
— Еще не пил, а пьяный, — Тильда усмехнулась. — Давай хоть выпьем.
Тильда пила маленькими глоточками, почти не обмакивая в ликер губы, и ничего не ела. Зато штурмбанфюрер выпил подряд рюмок восемь и теперь ел белорусский липовый мед. Он ел, стараясь сохранять пристойность, набирая мед только на кончик серебряной ложечки, но его пальцы с такой силой сжимали хрупкую ложечку, будто он хотел и ее проглотить вместе с медом. Тильде стало противно.
Ее выручил звонок в передней. Он прозвучал в тишине громко и требовательно. Штурмбанфюрер насупил рыжеватые лохмы бровей. Зато Тильда сразу ожила.
— Наверно, кто-нибудь
— Подожди,— схватил ее за руку штурмбанфюрер,— я сам открою.
— Это не годится. Я все же здесь хозяйка. Отпусти руку, пожалуйста.
«Если зайдет мужчина, я дам ему в морду!— решил штурмбанфюрер. — Если он военный. А если какая-нибудь гражданская крыса, просто выгоню его отсюда в шею».
Однако в комнату вместе с Тильдой вошла женщина.
Привлекательность Гильды была наполовину искусственной, сделанной умелыми руками. У гостьи, которую Гильда ввела в комнату, не было ничего нарочитого. Простое черное платье, нитка красных кораллов на полной белой шее, темные, почти черные волосы, тщательно причесанные, были так обычны, что Финк при иных обстоятельствах и не заметил бы всего этого. Однако его удивило, оглушило, потрясло лицо женщины. Каждая черточка этого лица говорила, криком кричала о могучей, чистой и неприкосновенной красоте: и чуть открытые полные губы, и красиво очерченный, сильный и в то же время нежный нос, и глаза — карие, мягкие, продолговатые, как у японки, и успокаивающе белый, подчеркнутый черными молниями бровей лоб. У Финка задрожали ноздри. Он сразу же забыл о Гильде. Забыл, словно ее и не было никогда на свете.
— Знакомься, Рольф, — поспешно сказала Гильда, заметив, какое впечатление произвела ее гостья. — Моя хорошая знакомая, соседка и почти вдова Дорис Корн.
— Я тронут, — штурмбанфюрер приложил губы к холодной белой руке Дорис. — И вместе с тем высказываю вам свое сочувствие по поводу...
— Гильда просто пошутила, — прервала его Дорис, и ее голос, по-женски мягкий, тихо толкнул Финка в грудь.— Я совсем не вдова и не собираюсь ею стать. Мой муж вот уже три года на Восточном фронте, — спокойно пояснила она.
— Надеюсь, что он вернется оттуда живым и невредимым, — Финк кашлянул.
— И победителем! — насмешливо добавила Гильда.
Финк недовольно взглянул на нее.
— От Гейнца вот уже три месяца ни одного письма,— сказала Дорис.
Она пришла к своей соседке, должно быть надеясь услышать слова успокоения; ей хотелось, чтобы кто-нибудь утешил ее, как малое дитя, высмеял все ее страхи, уверил, что Гейнц жив, здоров и, может быть, даже собирается в отпуск. Правда, Гильда не принадлежала к тем женщинам, с которыми Дорис по двенадцать часов работала на заводе для фюрера и великой Германии. Дорис часто слышала музыку и пьяные голоса, которые доносились снизу, из квартиры Гильды, видела, как та меняет автомашины, наряды и обстановку в квартире. А подруги Дорис на заводе еле перебивались. Однако, несмотря на чувство отчужденности, Дорис все же иногда заглядывала к Гильде, а та, в свою очередь, частенько приходила к фрау Корн, принося с собой лакомства и изысканные напитки.
Сегодня внизу было тихо, и Дорис решила зайти к Гильде. Если бы она знала, что здесь мужчина и к тому же офицер, она бы ни за что не побеспокоила соседку. Но теперь в ней затеплилась надежда,
— В последний раз Гейнц писал откуда-то из Белоруссии,— тихо сказала она.
— О, из Белоруссии! — откликнулся наконец Финк. — Это же чудесно! Гильдхен, почему ты не приглашаешь фрау Корн сесть? Я полагаю, ей особенно приятно будет попробовать твоего меду. Ведь этот мед из Белоруссии!
— Из Белоруссии? — как эхо, повторила Дорис.
— Абсолютно точно, — штурмбанфюрер весело щелкнул высокими каблуками офицерских сапог.
— Боже, он горький, этот мед! Как полынь. Он должен быть горьким! —сказала женщина.
— Садитесь, садитесь, фрау Корн, — суетился Финк, не слушая ее, — садитесь, и мы вас угостим медом. Его завоевал ваш муж. Кто он, танкист, артиллерист, офицер, солдат?
— Нет, он пехотинец! Унтер-офицер.
— О, это прекрасно! Унтер-офицера ему дали за храбрость, не так ли?
— Он награжден железным крестом первого и второго класса. Крестом за заслуги, медалью за храбрость.
— Я в этом был убежден, — промолвил Финк, накладывая в розетку душистого меда.— Иметь такую очаровательную жену и не быть храбрым фронтовиком — это несвойственно немецкому духу.
— Ты болтаешь о фронтовиках так, словно сам всю войну просидел в окопах, — заметила Гильда, закуривая тонкую французскую сигарету:
— Мой долг заставляет меня оставаться там, где я необходим фюреру и рейху.
— Гейнц писал, что в последнее время на фронте было очень тяжело, — сказала Дорис. — Русские все время наступают, и никто не может их удержать. Если так будет продолжаться, русские дойдут до Берлина.
— Смею вас заверить, — сказал Финк, стремясь придать разговору шутливый тон, — смею вас заверить, что у нас сейчас просто нет серьезных врагов. Ну, русские там... Однако мы их уничтожим новым секретным оружием. Англичане и американцы воюют лишь так, для формы. С ними у нас никогда не было расхождений и не буде! Это просто досадное недоразумение и, заверяю вас, временное.
– — Как все это надоело! — вздохнула Гильда. — Русские, американцы, англичане... Фюрер говорил то, фюрер говорил это. Наши войска спокойно отступили, а враг в панике и спешке захватил новую позицию. Пять лет мы живем только войной, пять лет мы слышим прекрасные слова, горячие призывы и медленно превращаемся из живых людей в заспиртованных выродков. Вроде тех, каких я видела когда-то в Кельнском университетском музее.
— Ты пьяна, Гильдхен, — сердито сказал Финк.
— Для меня единственным подтверждением того, что живу, что время не стоит на месте, служит лишь тот факт, что я иногда должна срезать свои ногти, — не слушая его, продолжала Тильда.
— Война любит поражать неожиданностями, — заговорил снова штурмбанфюрер. Спирт ударил ему в голову и вызвал новый прилив красноречия. — Сейчас, например, многие считают, что мы проиграли войну. А мы ее непременно выиграем. История дает самые неожиданные примеры. Кто, например, сомневался в победе России над Японией в тысяча девятьсот четвертом году? Никто. А что вышло?
Дорис поднялась.
— Я пойду, — нерешительно сказала она. — Засиделась, а завтра надо на завод. Ты же знаешь, Гильдхен, я езжу на работу на велосипеде. Восемь километров туда, восемь назад... Спокойной ночи.