Европа-45. Европа-Запад
Шрифт:
— К тебе.
— Надолго?
— Навсегда.
— Тебя отпустили?
— Нет.
— Ты ранен? Без ног? Почему ты не встаешь?
— Я не ранен.
— Что же случилось?
— Я удрал.
— Дезертировал?
— Называй это как хочешь.
— А как ты попал в квартиру?
— Вот ключи, которые я взял на войну. Ты о них забыла?
— А почему сидел без света? Боялся?
— Хотел, чтоб ты увидела меня неожиданно.
— Гейнц, мы опять говорим совсем не о том.
— Я разучился говорить. Не знаю, о чем нам надо вести разговор. Научи меня.
— Нам надо убегать. Сейчас
— Я не выпущу живым отсюда ни одного из них. Кроме пистолета у меня еще автомат и целый ящик патронов.
— Это глупости, Гейнц. Я не позволю тебе стрелять. Мы сейчас же уедем.
— А ты?
— С тобой.
— Мне еще не верится, что у меня есть Дорис и что она готова стать подругой дезертира.
— Не говори чепухи, Гейнц. Помоги мне взять нужные вещи. Мы попросим у мастера Гартмана мотоцикл, я скажу, что заболела мама и надо немедленно к ней поехать.
— А дальше?
— А дальше поедем к моей тетке. Она живет около Изерлона. Там глухое место, вокруг лес.
— И ты со мной?
— И я с тобой!
Они быстро спустились по лестнице, вышли во двор. Дорис разбудила Гартмана, выкатила из сарайчика мотоцикл, и через минуту ночь спрятала их от людских глаз.
Теперь ночь будет их царством. Дни забудут об этих двоих, загнанных в черные объятия ночи, и люди эти будут благословлять только ночь, свое убежище, спасение и надежду.
Был август 1944 года. Ночь переламывалась надвое между восемнадцатым и девятнадцатым днями этого месяца.
ИЗ ЧЕГО ДЕЛАЮТ ДЕНЬГИ
Так бегать Рольфу Финку не приходилось никогда в жизни. Он еле успевал перебирать ногами, скатываясь вниз по ступенькам. Под коленями ныло, словно кто-то перерезал ему жилы. Финк испуганно оглядывался, не гонится ли за ним страшный унтер с большим пятнистым парабеллумом, и мчался вниз еще быстрее.
Наконец он вылетел из подъезда, вскочил в свой «опель» и нажал на стартер.
Дежурный кельнского управления гестапо, которое переехало из разрушенного бомбой помещения на окраину, куда-то чуть ли не в Оссендорф, выслушал Финка, с трудом удерживаясь от зевков (штурмбанфюрер разбудил его).
— Говорите, дезертир? — переспросил он.
— Да. Дельбрюк, Бензбергштрассе, двадцать семь. Унтер-офицер, дезертировал с фронта, к тому же, как видно, не один. Оружия у него полная квартира. Пистолет, четыре автомата, станковый пулемет,— врал Финк, чтобы напугать гестаповца.
— Он вам показывал это оружие? — дежурный иронически посмотрел на Финка.
— Послушайте,— вскипел тот,— вы что, не верите мне?
— Да нет,— успокоил его гестаповец,— вот только неясно мне одно...
— Что именно?
— Будет ли ждать унтер, пока за ним придут?
— Вы идиот! Не разглагольствуйте, а распорядитесь, чтобы немедленно поехали за ним. Он сейчас расцеловывается со своей женой, которую не видел три года...
— A-а, тогда все понятно,— дежурный догадался, в чем дело.
Финк покраснел. Этот сопляк еще будет над ним издеваться!
— Я забыл представиться,— важно сказал он.— Штурмбанфюрер Финк, начальник особых рот в области Рейнланд — Вестфалия. Честь имею.
— Вы штурмбанфюрер? — Сонливость гестаповца
— Благодарю. Я спешу. Позвоню вам по телефону,— на ходу бросил Финк, натягивая перчатку.
Он был удовлетворен. Еще не забыли! Помнят еще, что он работал в Берлине, каждый день виделся с Гейдрихом. С тем самым Рейнгардтом Гейдрихом, которого все эти крысы боялись как огня. Не забыли, помнят, Что он был знаком с рейхсфюрером СС Гиммлером, что ему жал руку сам фюрер. Бог мой, на каких сумасшедше высоких вершинах жизни может оказаться человек!
Финк вел свой куцый «опель» по пустынной ночной дороге и вспоминал прошедшие годы. Они казались ему теперь неправдоподобными.
С чего все началось? Ага, вспомнил. Он и Альфред Науйокс удрали с нудных институтских лекций. Здесь, в этом самом Кельне, выпили в ресторане Гертвига коньяку, смешанного с бенедиктином, потом подхватили двух девчонок, потащили их в Дейц и там на самом берегу Рейна изнасиловали. Кто же мог знать, что это дочки какого-то гамбургского туза! Они, видишь ли, приехали посмотреть на Кельнский собор и случайно попали в компанию веселых буршей. Короче говоря, Рольфа и Альфреда схватила полиция, они посидели немного в хмурой, наверно самой страшной в мире, кельнской тюрьме, потом их судили. К тому же судили дважды — один раз дома, в Кельне, а потом еще в Гамбурге, чтобы этот дуралей папаша успокоился. Этому пентюху даже на ум не пришло, что он обесславил своих дочек хуже, чем добрые бурши Финк и Науйокс! В Гамбурге, когда они, выслушав приговор, сидели в задней комнате суда, ожидая, пока приедет за ними тюремная машина, вдруг произошла встреча, которая повернула их жизнь совсем иначе, чем решили судьи, одетые в черные мантии. В комнату быстро вошел высокий светловолосый молодчик в сером костюме, взглянув сначала на Науйокса, потом на Финка, подмигнул обоим и сказал:
— Ничего были девочки, а?
Не ожидая реакции на свои слова, он закинул голову назад и захохотал, хотя видно было, что ему совсем не смешно, потому что он сразу же оборвал смех, словно подавился. Финк понял: незнакомец просто хочет испытать их. Поэтому он не смеялся в ответ, а сидел мрачный, как и раньше. Зато Науйокс, которому вообще было свойственно легкомыслие, захихикал, и это, видимо, понравилось незнакомцу.
Он вытащил из кармана маленькую фанерную коробочку с дешевыми айзенахскими сигарами, открыл ее и поднес сначала Науйоксу, потому Финку:
— Прошу.
У молодчика было породистое продолговатое лицо, голубые глаза, большой красивый нос, маленькие губы, по-детски припухлые, но плотно сомкнутые. Черты лица его были приятны, но красота эта казалась какой-то холодной, неприветливой, что-то портило ее, а что именно, Финк сразу не мог разобрать. Может быть, высокий, сплюснутый с боков лоб незнакомца, или его брови с острыми тонкими кончиками, или большие, как у летучей мыши, уши. А может быть, подбородок, тяжелый как гиря, чуть заметно перекошенный влево. Казалось, после кельнской тюрьмы и двойного суда Финку уже нечего было бояться, однако он испугался. Его пугал этот красивый и вежливый, но в то же время холодный и, наверно, жестокий человек. Чего ему от них надо? И кто он такой?