Европа и ислам История непонимания

Кардини Франко

Фридрих Гогенштауфен и Альфонс Кастильский

Относились ли европейцы к исламу в XIII веке благосклонно? Несомненно, это столетие стало одним из величайших в европейской истории, поворотным в формировании культурной самобытности Европы. Бесспорно также, что именно в этом веке христианство и ислам, несмотря на крестовые походы (а может быть, именно из-за них?), приблизились друг к другу как никогда.

Взаимоотношения двух цивилизаций, а точнее посредничество между ними, развивались по инициативе обеих сторон. В западноевропейском обществе, которое непосредственно нас интересует (мы не рассматриваем здесь восточноевропейское и византийское христианство, которое тоже сыграло немаловажную роль), свой вклад в этот процесс вносили правители, церковные и светские ученые, рыцари, купцы, переводчики. Некоторые из них заслуживают особого внимания.

Фридрих II, «эмир», «крещеный султан». Эти прозвища, которыми Гогенштауфена, рассчитывая нанести оскорбление, наградили его враги из папской курии и гвельфские пропагандисты, прошли сквозь века. Их

же использовал Микеле Амари, выдающийся арабист XIX века — но уже в качестве похвалы. Их до сих пор повторяют все биографы Фридриха II, который в арабских документах фигурировал как «ал-имбиратур». Мусульманские источники свидетельствуют о том, что он был воспитан в Палермо руководителями исламской общины; западные же источники утверждают, что он говорил не только на латыни, но также по-гречески и по-арабски. В феврале-марте 1299 года Фридрих II и айюбидский султан ал-Малик ал-Камил заключили соглашение, по которому Иерусалим, лишенный защитных сооружений, до окончания десятилетнего перемирия переходил к Фридриху (за исключением мусульманских святых мест, то есть «Священного двора», Харам аш-Шарифа) вместе с Вифлеемом, Назаретом и еще несколькими второстепенными городами, имевшими выход к морю. По такому случаю, несмотря на отлучение от церкви, Фридрих путем самокоронации в соборе Воскресения присвоил себе титул короля иерусалимского. Арабские историки Ибн Васил и Сабт ибн ал-Джавзи пишут о том, что во время посещения Святого города Фридрих не упустил случая выразить свое восхищение исламом и его обычаями, одновременно выказав неприязнь и презрение по отношению к римской церкви. Он даже сделал жест в духе романтического экзотизма (хотя само это понятие еще не возникло), выразив желание услышать в ночи призыв муэдзина к молитве.

«Дипломатический крестовый поход» Фридриха II не может рассматриваться как и доказательство его происламских настроений и тем более того, что он не принимал крестовое движение или саму идею крестовых походов. Он прекрасно отдавал себе отчет, что iter Hierosolymitanum уже давно стал политическим инструментом в руках Папы, однако, будучи императором, предъявлял свои права на руководство этим движением, как и его великий предок Фридрих Барбаросса сорока годами ранее. Поэтому он сам принял крестовый обет еще в Ахене, во время церемонии 25 июля 1215 года, в день святого Иакова: тогда он был увенчан королевской короной Германии, став также «римским королем» и намереваясь получить в Риме императорскую диадему из рук Папы.

Фридрих считал организацию крестового похода своей обязанностью. Однако нападение на Египет ни в какой мере не отвечало его желаниям и намерениям: оно лишило бы его такого надежного политического и дипломатического друга, как ал-Малик ал-Камил, тем более что неприкрытая враждебность Папы Григория IX и двуличие обосновавшихся на Востоке «франкских» баронов угрожали власти Фридриха, делая неясными перспективы его пребывания в Святой земле. Продолжая на сицилийском троне политику своих предшественников-норманнов (которую после него будут проводить другие правители Сицилии — Манфред, анжуйцы, арагонцы) и, вероятно, исходя из объективно сложившейся политической ситуации, Фридрих намеревался сохранить в целом добрососедские отношения как с египетскими султанами, так и с наследными правителями в Северной Африке. Это свидетельствует о дипломатической дальновидности сицилийского государя, но не о стремлении добиться взаимопонимания в отношениях с мусульманами и решать споры мирным путем. Тем более что во время крестовых походов как в Сирии, так и на Пиренейском полуострове случаи проявления взаимопонимания и даже симпатии в дипломатических контактах были, как известно, довольно частыми; необходимо вспомнить и об использовании сарацинских наемников, широко распространенном как раз во время крестовых походов, — к их услугам прибегали даже духовно-рыцарские ордена.

И все же верно то, что Фридрих с ранних лет познакомился с исламской культурой и, несомненно, восхищался ею. В этом он продолжал традицию, заложенную норманнами: Рожер II поддерживал географические и картографические исследования Идриси, оба Вильгельма способствовали переводам сочинений по астрономии и математике. Гогенштауфен направил свои интересы на область скорее спекулятивную, а именно на философию и естественные науки. С другой стороны, норманнский двор хотя и знал арабскую науку и культуру, но все же отдавал предпочтение греческой. Двор Фридриха пошел по другому пути: это было обусловлено отчасти вкусами и интересами самого монарха, отчасти сложившимися обстоятельствами. После четвертого крестового похода Византийская империя распалась на множество мелких монархий, эллинистическая культура и наука испытывали упадок; поэтому политическая и дипломатическая активность императора, особенно после путешествия на Восток в 1228–1229 годах, подводила его к тому, чтобы упрочить отношения с исламским миром.

В 1227 году ко двору прибыл Майкл Скот — британец по происхождению, толедец по образованию, вскоре ставший сицилийским гражданином. Можно сказать, что он суммировал все крупные достижения переводчиков с арабского в XII–XIII веках. Ко времени приезда в Палермо он уже целиком перевел знаменитую «Книгу об астрономии» («Китаб фи-лхай'а») Абу Исхака Hyp ад-Дина ал-Битруджи (европейцы знали его как Альпетрагия), где движение солнца и планет объяснялось в соответствии с аристотелевской физикой. Затем Скот перевел с греческого и с арабского различные сочинения Аристотеля, одно из которых, «О возникновении животных» («Historia animalium»), было особенно ценно для увлеченного естественными науками императора. К этому трактату

Скот добавил еще одну работу, посвятив ее непосредственно Фридриху: «Сокращенное изложение сочинения Авиценны о животных» («Abbreviatio Avicennae de animalibus»). Именно Майклу Скоту нужно поставить в заслугу то, что Сицилия эпохи Гогенштауфенов стала центром изучения аристотелевской мысли, пришедшей главным образом через труды Авиценны и Аверроэса. Сам Скот, однако, более всего интересовался астрологией и еще двумя близкими к ней науками — алхимией и физиогномикой: в его многочисленных трактатах на эти темы чувствуется сильное влияние ар-Рази, Альбумасара и Альфрагана.

В середине тридцатых годов XIII века к палермскому двору прибыл еще один выдающийся ученый: Теодор Антиохийский, которого, возможно, прислал к императору египетский султан. Теодор работал также в канцелярии Фридриха, редактируя его переписку с мусульманскими правителями на арабском языке. Известно, что в императорской канцелярии существовал арабский отдел, и неоднократно было отмечено, как даже на формально-стилистическом уровне вся канцелярская работа, в том числе выполненная на латыни, выдавала арабское влияние. Через Теодора, сирийского христианина-монофизита (яковита), осуществлялась переписка с Ближним Востоком и Магрибом, он занимался трудами по медицине и гигиене и, кроме того, перевел для императора один известный арабский трактат по соколиной охоте, составленный сокольничим Моамином. Фридрих, увлеченный этим искусством, изучал его во время крестового похода; и именно благодаря переводам Майкла Скота и Теодора Антиохийского, а также своему собственному опыту охотника, соколиного заводчика и наблюдателя, он смог создать свой знаменитый труд «Об искусстве соколиной охоты» («De arte venandi cum avibus»). Однако императору было недостаточно тех блестящих ученых, которые окружали его при дворе, и проживали в других городах королевства — например, в Неаполе, новом университетском центре, или в древней и прославленной школе Салерно. Он положил начало целому ряду научных исследований, в которые оказались вовлечены ученые всего Средиземноморья. Уникальное свидетельство этого — «Книга сицилийских вопросов», написанная Ибн Саб'ином, андалузцем из Мурсии, — суфием-мистиком. Его государь, альмохадский эмир Абд ал-Вахид, передал ему целый список вопросов, которые Фридрих разослал во все основные средиземноморские и ближневосточные мусульманские страны, прося дать на них ответы.

Однако, несмотря на все усилия того, кого называли «Изумлением Мира» («Stupor mundi»), ни Палермо, ни Неаполь, ни Фоджа (то есть ни один из центров культурной жизни империи Фридриха) так и не достигли уровня испанских «мастерских» в плане изучения арабской культуры. Интеллектуальная жизнь Испании того времени, сосредоточенная между Толедо и Севильей и жадно впитывающая все, что касалось арабской и еврейской мысли и культуры, отмечена активным участием Альфонса X, великого короля Кастилии и Леона, сына св. Фердинанда. Альфонс взошел на трон в 1252 году, спустя два года после смерти Фридриха, и правил до 1284 года. В испанской традиции его называют El Sabio («Мудрый»), и он, как и Фридрих, был одним из самых образованных монархов интеллектуального тринадцатого столетия. Можно сказать, что Фридриха и Альфонса объединяет именно страсть к арабской культуре. Альфонс Кастильский подхватил начинание великой школы переводчиков в Толедо и последовательно продолжил его, несмотря на то что времена часто вынуждали его браться за оружие, а крестоносцем он был гораздо более решительным и убежденным, чем Фридрих II. Предприимчивый, но не всегда удачливый в своих притязаниях на величие (достаточно вспомнить о его напрасных мечтах о короне Священной римской империи), Альфонс в первую очередь снискал славу как ученый и как убежденный сторонник уважения и понимания по отношению к нехристианским обществам на землях, отвоеванных в ходе Реконкисты. От этой позиции наследники Фридриха, впрочем, постепенно отходили и полностью оставили ее в конце XV века.

Кроме поощрения переводов с арабского и еврейского, очевидной заслугой Альфонса Мудрого стало утверждение кастильского (испанского) языка как языка культуры, литературы и поэзии, а также особое внимание к философским, астрологическим и естественнонаучным темам и сочинениям.

Но необычайное сближение Европы и ислама в XIII веке имело также другие причины. Если учесть, что в этом столетии многие выдающиеся личности носили францисканскую рясу, то, вероятно, следует вспомнить об одном письменном документе и об одном событии, оказавших немалое влияние на ход истории.

Франциск Ассизский и францисканство

Господь сказал: «Помните, что посылаю вас, словно овец среди волков: так будьте мудры, как змеи, и простодушны, как голуби». Поэтому тот из братьев, кто решит отправиться к сарацинам и неверным, пусть идет, с позволения священника и слуги его […] У братьев, которые идут к неверным, есть два пути. Один путь — не вести ссор или споров, но смиренно подчиняться всякому человеческому существу во имя Господа Бога, исповедуя христианскую веру. Другой путь — проповедовать слово Божье, когда Богу это будет угодно, чтобы неверные поверили в Бога всемогущего, Отца, Сына и Святого Духа: в Отца — Создателя всего сущего, и в Сына — Освободителя и Спасителя, и приняли бы крещение, и стали бы христианами, ибо тот, кто через окропление водой не родится заново в Святом Духе, не сможет войти в Царствие небесное. [18]

18

Regula поп bullata, XVI, in Fonti francescane, Assisi, 1986, pp. 21–42. — Прим. авт.