Европа и ислам История непонимания
Шрифт:
Тем временем сарацины продолжали активные действия, используя как опорный пункт крепость города Таранто, крупного центра работорговли. Оттуда можно было угрожать Апулии и Кампании до самого Вольтурно. Жители Бари, со своей стороны, больше не имели причин поддерживать отношения с германским императором: в 876 году они обратились к византийским властям Отранто и добились того, что Бари стал главным городом Лангобардской фемы [7] . Византийцам удалось в 880 году отвоевать и Таранто, но они не смогли помешать мусульманам продолжать свои набеги на Адриатике вплоть до Комаккьо и Градо.
7
Фема — военно-административный округ, крупнейшая территориальная единица в Византийской империи. Глава фемы, стратиг, обладал не только военной, но и гражданской властью.
Арабо-берберы отнюдь не были разгромлены. Завоеванием Сиракуз в 878 и Таормины в 902 году они фактически завершили оккупацию Сицилии, а также проникли на территорию Кампании и заключили союз с властями Капуи и Салерно. Они снова вторглись во владения Папы и заставили его платить
Со своей стороны, южноаравийские кальбитские эмиры, обосновавшиеся на Сицилии и формально признававшие власть каирских халифов из династии Фатимидов, в X веке начали систематические набеги на берега южной Италии, в первую очередь апулийские и калабрийские. Отдельные укрепленные пункты — такие, как Агрополь в Кампании и Санта-Северина в Калабрии — долго оказывали им сопротивление. Новая энергичная кампания саксонского императора Оттона II — по образцу той, которую веком ранее провел его предшественник Людовик II, — окончилась неудачей после поражения у мыса Колонна (982). Можно сказать, что с тех пор наступление сарацин в южной Италии шло беспрепятственно — до самой смерти эмира ал-Акхала в 1036 году, после чего мусульманская Сицилия вступила в период необратимой раздробленности. Сардиния и Корсика до самого начала XI века оставались «ничейной землей» с портами, полностью подконтрольными мусульманам.
Тем временем укреплялись береговые базы Магриба, главные опорные пункты морского владычества мусульман в западном Средиземноморье. В 915–920 годах был построен город-крепость аль-Махдия на побережье современного Туниса; в 960 году берберский вождь Булуккин бин Зири основал Алжир: позже, на побережье между городами Алжир и Аннаба, был заложен город Беджаия.
В северо-западной части Средиземноморья сарацинские пираты продолжали свои разорительные набеги; базами им служили порты Испании и острова. Примерно к 890 году, то есть почти одновременно с основанием сарацинского укрепления в устье Гарильяно, мусульмане снова высадились на провансальском побережье: там они устроили сильный опорный пункт во Фраксинетуме (ныне Лa Гард-Френе), неподалеку от Сен-Тропеза. Им удавалось, опираясь на него, не только держать в страхе прибрежные города (Марсель, Тулон, Ниццу) и внутренние территории, но и совершать дальние походы. Они достигли даже Западных Альп, где нападали на процессии паломников и торговые караваны. В 906 году они разрушили монастырь Новалеза близ Турина.
Земли, лежащие между Лионским заливом и Тирренским морем, тем временем подвергались атакам ифрикийских корсаров — в частности, пиратов из ал-Махдии, которые в 934 935 годах напали на Геную. Однако корсары Фраксинетума, которым ранее удалось заключить соглашения с некоторыми из местных правителей (например, с Гуго Провансальским), в конце концов утратили чувство меры: в 972–973 годах они подняли руку (то ли по неведению, то ли по ошибке) на одного клюнийского монаха, намереваясь похитить его и потребовать выкупа. Этим монахом оказался св. Майоль, выдающийся клюнийский аббат: такая дерзость вынудила провансальскую аристократию предпринять активные действия, чтобы раз и навсегда покончить с пиратским гнездом во Фраксинетуме.
Но только ли корсары — попросту говоря, пираты — основывали эти прибрежные центры, откуда сарацинам порой удавалось контролировать весьма обширные внутренние территории? Жизнь этих центров не отличалась от жизни приморских городов Апеннинского полуострова, и между ними существует сильное типологическое сходство, хотя приоритет в создании таких центров, несомненно, принадлежит мусульманам. Впрочем, если говорить о возрождении (или о возникновении) развитых приморских городов христианской западной Европы, то среди факторов, вызвавших это возрождение, была и исламская экспансия. Не случайно отношения на море между христианскими и исламскими державами (независимо от важности этих отношений для каждой из сторон) были отмечены столкновениями, чередующимися с более-менее добрососедскими отношениями в области торговли. Стоит, пожалуй, заметить, что в начале XI века роли поменяются: сарацинские поселения, до того более активные и динамичные, переходят к обороне, в то время как христианские центры начинают расти и укрепляться.
Развитию этих маленьких «республик» мусульманских моряков-пиратов-торговцев (бахриййун) сильно способствовали захват рабов и работорговля: типичным примером служит андалусская Альмерия, в X веке обязанная своим процветанием в первую очередь этому виду деятельности. Спрос на сакалиба — белых рабов — был особенно высок; что же до особой операции — кастрации, — то этим занимались евреи соседней Печины.
Иначе обстояли дела в восточной части Средиземноморья: в результате контрнаступления, предпринятого императорами македонской династии, Кипр и Крит во второй половине X века вновь вернулись под власть Византии. Что касается торговли, то после самой критической фазы мусульманской экспансии на море, которая пришлась на вторую половину VII и начало VIII веков, она постепенно восстанавливалась. Правда, обитатели западной Европы не были ни главными действующими лицами, ни основными покупателями. Примерно в середине IX века Ибн Хуррададбих в своей «Книге путей и государств» упоминал о купцах, прибывавших из западной Европы, и, несомненно, там проживавших; однако местными жителями их можно было назвать лишь с большими оговорками. Речь идет о так называемых евреях-раданитах (то есть, вероятно, живущих в устье Роны), поставлявших из Европы на Восток такие товары, как оружие, меха и рабов: эти товары везли в порты дельты Нила на кораблях, оттуда — на верблюдах до Красного моря, потом снова погружали на корабли и отправляли сперва в аравийские порты ал-Джар и Джидду, а затем — в Индию и Китай. Из этих далеких стран везли мускус, древесину алоэ, камфару и кардамон: их доставляли не только в Египет, но и в Константинополь, и даже неотесанным западноевропейским придворным. Важно, однако, что торговые связи и, как следствие, географические познания арабских мусульман IX–X веков, похоже, не охватывали ни Тирренское море севернее Амальфи или Гаэты, ни Западную Европу как таковую. Это типичное свойство традиционной мусульманской цивилизации, обозначившееся с первых лет существования ислама: не проявлять интереса к прочим цивилизациям.
При
Более правдоподобные сведения сообщает Ибн Хаукал из Багдада, который примерно в середине X века совершил долгое путешествие из Персии в Испанию и описал мусульманский город Палермо. Он побывал и в южной части Апеннинского полуострова, где хозяйничали тогда лангобарды и византийцы, посетил Салерно, Мельфи и даже Неаполь, где, как он утверждает, лично мог оценить качество льняных тканей — одного из самых ценных предметов местного вывоза.
Однако среди немногочисленных товаров, которые «франкский» мир мог предложить миру мусульманскому, самым привлекательным было железо, особенно в виде знаменитых «франкских мечей»: по прочности и красоте они могли сравниться только с «гаухар» — белой йеменской сталью, которая, как утверждали в те времена, была прекрасна, точно дорогая ткань. Другим ценным товаром, который из «страны франков» или Византии по русским рекам и Черному морю прибывал в дар ал-ислам, была древесина. Именно поэтому не вызывает удивления сообщение Папы Льва III Карлу Великому о том, что в 813 году несколько сарацинских послов отправились на Сицилию на венецианских кораблях (in navigiis Beneticorum). Это сообщение говорит не только о нехватке древесины в исламском мире и, следовательно, о трудностях, которые испытывал магрибский флот, но и о том, насколько часто венецианцы отправлялись в мусульманские страны. По византийскому примеру, венецианцы в течение долгого времени издавали законы, запрещающие торговлю с Александрией и Египтом, находившимися под властью мусульман, а также вообще со всякой землей, занятой «гнуснейшим родом сарацин» (nefandissima gens Sarracenorum). Однако история с мощами апостола Марка, перевезенными во второй трети IX века из Александрии венецианскими купцами, казалось, имела целью узаконить это нарушение существующего правила, придав ему вид благородного предприятия. Это правило, впрочем, едва ли соблюдалось скрупулезно: еще в 960 году власти города повторили запрет на работорговлю и перевозку чужеземных пассажиров на венецианских кораблях, а в документе 971 года говорится, что венецианцы имеют обыкновение возить древесину, металлы и оружие на рынки Александрии. Однако вскоре венецианская экономика и торговля претерпят большие изменения с приходом к власти дожа Пьетро II Орсеоло (991–1008), завоевателя Истрии и Далмации. Орсеоло в корне пересмотрит торговые связи как с Константинополем — это видно по знаменитой «Золотой булле» 992 года, — так и с фатимидским халифом Каира. О соглашениях с Египтом нам известно немногое, но можно смело утверждать, что между ним и Венецией уже тогда завязались дружеские отношения: они сохранятся и на протяжении последующих веков, несмотря на все потрясения — крестовые походы, падение фатимидского халифата в XII веке и мамлюкский переворот в XIII в.
Малое количество письменных источников, отражающих торговые связи между мусульманским миром и миром «франков» в IX–X веках (несмотря на богатейшее собрание документов из каирской синагоги Эзра), в каком-то смысле компенсируется многочисленными материальными свидетельствами, которые подводная археология не так давно предоставила в распоряжение ученых. Это обломки кораблей и керамика, говорящие о довольно оживленном товарообороте в северной части Тирренского моря в тот период.
То, что торговля с арабскими странами в Средиземном море приобрела большое значение, можно заключить и по распространению мусульманских монет: вскоре они стали ходить наравне с византийским денарием, знаменитым гиперпером или бизантом, а кое-где даже заменили или сильно потеснили его. Впрочем, арабский динар — как видно по хорошо известной сикуло-арабской чеканке — содержал 4,25 грамма золота, как и денарий. Еще более распространенной была монета в четверть динара — руб'а, которая быстро распространилась на Сицилии и в южной части Апеннинского полуострова, где получила название тарий («свежая», то есть только что отчеканенная монета): до недавнего времени оно служило разговорным обозначением денег на юге Италии. Серебряные монеты были в основном представлены дирхамом (название, пришедшее через персидский язык и происходящее от слова драхма) весом в 2,90 грамма и мелкой харрубой весом в 0,2 грамма. Спрос на тарий был так высок и эти монеты были так распространены, что в X веке жители Амальфи и Салерно подделывали их: эти подделки, однако, можно легко распознать по так называемым псевдоарабским надписям, которые напоминают арабские, но в действительности не имеют никакого смысла. Даже на Руси ходили арабские монеты, не столько золотые (которые, вероятно, служили средством накопления), сколько серебряные. «Древнерусская ногата соответствовала арабскому дирхаму и получила свое название от арабского слова накд — полновесная монета [8] .
8
F. Kampfer, Russi е slavi occidentali, in АА. УУ., Storia d' Еигора, Il medioevo, а сига di G. Ortalli, Torino, 1995, р. 620. — Прuм. авт.