Европа и ислам История непонимания
Шрифт:
Точно так же свидетельства современников говорят нам об интенсивной интеллектуальной жизни при викингах. На острове расцвели такие науки, как теология, филология, грамматика. Здесь было создано множество превосходных поэтических произведений, как о том косвенно свидетельствует антология (к сожалению, утраченная) Ибн ал-Катта и стихи поэта Ибн Хамдиса, который много лет провел в изгнании: он покинул Сицилию после вторжения скандинавов, затем — Андалузию после прихода к власти Альморавидов и умер (то ли на Майорке, то ли в Беджаие) в 1133 году. Под андалузским небом он оплакивал утраченные им небеса Сицилии — точно так же, как четыреста лет спустя будут скорбеть о родине андалузские изгнанники в Магрибе. Сицилийская поэзия — это «классическая» арабская поэзия, обязанная своими образцами и стилистическими решениями великой традиции ал-Андалуса и при этом не совсем чуждая последующему
На Сицилии, так же как в Кордовском халифате, после смерти эмира ал-Акхала (1019–1036), при котором сохранялось политическое единство острова, последовал период раздробленности, со временем открывшей дорогу норманнским завоевателям. Но дворы мелких местных правителей, как и в Испании, долго сохраняли пышность и утонченность, присущие до них палермскому двору.
3
ОТВЕТ ЕВРОПЫ: РЕКОНКИСТА И МОРСКИЕ КАМПАНИИ
Дорога святого Иакова
Мосарабы Испании, даже арабизированные и смирившиеся с мусульманским владычеством, все же не питали большой любви к своим правителям, несмотря на проявляемую теми высокую терпимость. Многие бежали в ту часть Пиренейского полуострова, которая лежала к северу от Эбро, или в прохладную и дождливую Кантабрию, горную область между Астурией и Наваррой. Там они создали мосарабскую культуру: характерными ее чертами стали знаменитые арки в форме подковы (то ли реминисценция исламских форм, то ли развитие вестготских образцов) и комментарии к Апокалипсису, в иллюстрациях к которым чувствуется пристрастие к яркому хроматизму и фантастическим видениям.
Но мосарабское высшее духовенство склонялось к мирному сосуществованию с мусульманами и поэтому сделало скрытую уступку строгому исламскому монотеизму в виде доктрины толедского епископа Элипранда, которую он выдвинул в конце VIII века: согласно ей, Христос был Избранным, «усыновленным» самим Богом, но Божественное Существо при этом оставалось только одно. Как реакция на это, в северной части полуострова, не затронутой мусульманскими завоеваниями, стало развиваться христианство, проникнутое идеей триединства, в чем можно увидеть проявление жесткой оппозиции исламу.
В королевстве, основанном готом Пелагием в 720 году в Овьедо, утвердился тот вид христианской веры, который в дальнейшем будет прочно ассоциироваться с национальным характером жителей Иберии. В таком контексте особенно важным становится то, что в начале IX века в галисийском городке Компостела были обретены мощи, после недолгих споров признанные мощами апостола Иакова, которые море чудесным образом принесло на северо-западный берег Испании. Иаков традиционно считался проповедником христианства на Пиренейском полуострове. Подобная реликвия повышало статус церкви Астурийского королевства, делая ее равной церквям, основанным апостолами — римской, александрийской, антиохийской, константинопольской, — и позволяло успешно конкурировать с ними (венецианцы могли бы считать свою церковь не менее значительной, так как туда из Александрии были доставлены мощи святого апостола Марка). Астурийская монархия опиралась на культ «Сант-Яго» (позднелатинское стяжение слов sanctus Jacopus — святой Иаков), чтобы отстоять свою преемственность по отношению к вестготской короне, прерванную арабо-берберским вторжением. С той же целью был разработан крупный проект нового заселения долины реки Дуэро, который охватывал как новые населенные пункты (в том числе город Бургос, вокруг которого к середине X века образовалось целое графство), так и старинные города, чье население к тому времени сильно сократилось. Реализация этого проекта стала возможной еще и потому, что в то время почти во всей Европе не только улучшились климатические условия, но и наметился демографический подъем, который достигнет своего апогея в период с X по XII века и замедлится только во второй половине XIII века. Когда при Альфонсе III Великом (866–910) столица Астурии была перенесена из Овьедо в основанный еще римлянами город Леон, от которого королевство получило новое название, стало очевидно, что правители намерены сдвинуть границы к югу и расширить область расселения астурийцев по направлению к плоскогорью. Полномасштабные военные действия против сарацин были невозможны, но кратковременные набеги (aceifas) случались нередко.
Похожие планы разрабатывались
Ал-Мансур, великий министр Хишама II, прекрасно понимал, что пока структура халифата будет прочной, наступления с севера можно будет сдерживать. Поэтому он ответил жестким контрнаступлением, кульминацией которого стала осада города Компостелы в 996–997 годах: город подвергся разграблению и разрушению, хотя мощи апостола Иакова осквернены не были.
Это был не просто военный поход, а демонстративный, полный символического значения поступок, который, однако, произвел эффект, прямо противоположный ожидаемому. Визирь уже осознал важность нового явления, наблюдавшегося как раз в эти годы: из-за Пиренеев к могиле апостола Иакова, знаменитой совершавшимися на ней чудесами, из года в год стекалось все больше паломников. Однако визирь не отдавал себе отчета в том, что этот культ укоренился уже по всей Европе, и известие об осквернении святилища отнюдь не посеяло страха и растерянности и не стало причиной охлаждения и забвения — напротив, оно вызвало бурный всплеск возмущения и одновременно воодушевления. Дело апостола Иакова становилось общим делом всего христианства: теперь речь шла не только о паломничествах, но и о защите могилы святого, которой угрожали «язычники».
При поддержке могущественного аббатства Клюни была довольно быстро создана целая сеть дорог, которые пересекали Германию, Италию и Францию, сходились у подножия Пиренеев и оттуда шли дальше в Галисию — через Наварру, Кастилию, Леон и Астурию — до самого Сантьяго. Дорога, ведущая к знаменитому святилищу, одновременно соединяла множество других мест поклонения (порой весьма важных), каждое из которых обрастало своими реликвиями, легендами, чудесами. Вдоль этой дороги строились мосты и приюты для паломников; создавались религиозные братства, которые заботились о странниках, давали им кров и лечили, если те заболевали в пути. Паломничества в Сантьяго вдохновлялись новым видом религиозности: его вызвало к жизни обновление церковных институтов, а также требованиями нравственной реформы, которые выдвигала часть духовенства того времени при поддержке тех, кто составлял окружение пап-реформаторов и аббатов клюнийского ордена. Встав в один ряд с традиционными местами поклонения — Римом и Иерусалимом, — дорога св. Иакова становилась символом нового понимания европейской действительности, отмеченной демографическим подъемом и экономическим возрождением. Энергичный клюнийский аббат Одилон — «король Одилон», как саркастически называли его недоброжелатели, — даже навлек на себя немало критики из-за своего увлечения экспедициями против мусульман: было ясно, что паломничество и борьба с иберийским исламом были тесно связаны между собой.
Дорога в Сантьяго — «Camino» — проходила (по крайней мере, первое время) в относительной близости к «ничейной зоне», отделяющей христиан от мусульман; поэтому паломничество довольно быстро приобрело и военное значение. Ходили легенды о том, что во время битвы под Клавихо в 884 году сам апостол, в ослепительно белом одеянии и на белоснежном скакуне, повел христиан в бой с врагами. С тех пор, согласно традиции давать государям прозвища, напоминающие об их победах, святой Иаков стал называться Матаморос — истребитель мавров (так Василий II, император Константинополя и победитель болгар, получил прозвище «Булгароктонос» — Болгаробойца).
Мы не можем сказать точно, с каких пор этот образ апостола-воина стал превалировать над первоначальным образом странника и чудотворца: до нас дошли довольно поздние его изображения, а воинский культ этого святого датируется XII веком. Вообще-то эта легенда была известна еще в 1064 году, когда христианские воины, прибывшие главным образом из Франции, осаждали Коимбру. Они уже знали о похожем случае, который произошел на Сицилии ровно за год до этого, во время битвы норманнов с сарацинами при Мерами: там в сражении принял участие сам св. Георгий с прикрепленным к копью белым стягом.