Европеец
Шрифт:
«Я помню, — говорит Рафаэль [10] , описывая бедный чердак свой, — помню, как весело, как сладко едал я хлеб свой, свое молоко, сидя у окошка, вдыхая в себя воздух неба и рассеянными взорами медленно перебирая картину кровлей красных, диких, зеленых, темных, черепичных, железных, покрытых желтым и зеленым мхом. Сначала вид этот казался мне однообразен; скоро нашел я в нем красоты чудные. Ввечеру яркие полосы света, выходя из неплотно прикрытых ставень, оттеняли и животворили мрачную глубину дивной картины. Бледный свет фонарей посылал снизу палевый отблеск и сквозь туман слабо обозначал улицы в переливах тесных кровель, океане недвижимых волн. Иногда являлись лица посреди безмолвной сей пустыни: в висячем воздушном саде, между цветов, угловатый профиль какой-нибудь старушки с лейкою в руках, или в гнилой раме слухового окна, молодая девушка, которая, считая себя никем не видимою, небрежно убиралась, и я мог различить прекрасную ее головку и длинные волосы, поднятые вверх белоснежною рукою».
[10] «Я помню, — говорит Рафаэль… (и далее) — Цитируется «Шагреневая кожа» Бальзака (гл. 2: «Женщина без сердца»).
Волшебство тысяча и одной ночи, связанное с судьбою парижанина, которого мы встречали, с которым, может быть, играли в экартэ, сначала поражает неприятно: но опомнившись от первого удивления, несообразное и правдоподобное сливаются для читателя, как теплотвор и углетвор на пылающем костре. (Простите мне сравнение.) Возможное и невозможное так тесно сливаются в сей странной повести, что нельзя провести между ними демаркационной линии, как между телом и душою, между мышленьем и материей. Все может быть естественно и неестественно: суживание и сжиманье кожи, вулканическая страсть Рафаэля, докучливость безумца; г. Бальзак всем этим издевается над нашей легковерностью. Потом, когда Рафаэль счастлив, т. е, когда он любим, он желает истребить пагубный талисман свой и не может. Напрасно пробует он над своей тюленей кожей все химические и механические средства, и автор такое ясное и подробное делает изложение его опытов, что читатель не знает, что ему думать. Рафаэль бросает кожу в
Если бы он бросил ее в море, повар отыскал бы ее в первой пойманной рыбе, в жерло Везувия — оно нарочно извергло бы пламя, чтобы выбросить ему кожу в лицо. Эта Peau de chagrin точно так же невероятна, как завязка большей части наших превозносимых драм и романов. Вся разница в том, что здесь материальная невозможность дерзко выставлена наружу; здесь ее видишь и забываешь; а там ее прячут и находишь беспрестанно… Однажды я говорил о прекрасной картине г. Делакруа [11] с людьми, ее не видавшими: все восстали против аллегорического изображения этой свободы, сходящей на мостовую баррикад наших и гуляющую посреди июльского нашего народа. Но вы посмотрите на картину Делакруа, прочтите Peau de chagrin, тогда поверите чародейству искусства.
[11] … о прекрасной картине г. Делакруа… — Имеется в виду картина французского живописца и графика Фердинанда Виктора Эжена Делакруа (1798–1863) «Свобода, ведущая народ» («Свобода на баррикадах»), написанная в 1830 г. под непосредственным впечатлением событий Июльской революции.
XIII. Смесь
а) Письмо из Парижа
2 января, 1832
Холера сюда не приближается: она все еще на севере Англии: в Сундерланде совершенно прекратилась, но в Нюкастле свирепствует с большею силою, нежели в Сундерланде. По последним известиям в один день было 43 новых больных. Холера оказалась еще в двух (всего 4-х) местах, около Нюкастля. Здесь о ней не думают, и это весьма благоразумно, ибо беззаботливость о холере есть лучшее средство предосторожности. Если б то же действие беззаботность или равнодушие имели на политические болезни Франции, то результат долженствовал бы быть выгодный; ибо, как мне кажется и казалось с самого приезда сюда, французы весьма мало заботяться о политических делах. Журналы делают свое ремесло, наполняя свои колонны всякою всячиною, правдою и ложью, и журналисты должны часто сами знать, что возвещают ложь, — но где же взять правды? А журнал между тем должен выйти, и журналист должен обедать: английские журналисты живут не артиклями, а объявлениями, advertisements, кои одни только приносят им барыш, — и потому, во время засухи новостей, они могут воздержаться печатать всякий вздор. Здесь политические писачки только выезжают на собственных своих leading articles 32* и на новостях, — и чем более уродливости, невероятности, extravagance 33* , тем более это привлекает читателя.
32 ведущих статей (англ.).
33 экстравагантности (фр.)
Таков человек! Доверенность его всегда растет с невероятностью. Если министр Лудвига XIV говорил королю: Toutes les fois qu'il plait `a Votre Majest'e de cr'eer un office, Dieu cr'ee un sot ponr l'acheter 34* — то теперь можно сказать, что каждая ложь порождает сотни легковерных, глотающих все с охотою.
Я слышал, что на публичных лекциях Cuvier [1] всегда присутствует жена и дочь, — вероятно, М-llе Duvancelle [2] . Но Кювье, говорят, простудился и не мог читать в последний раз лекции. На днях было до 6 град. морозу. Сего дня теплее, и я ездил в кабриолете в Bois de Boulogne 35* . Наступление нового года заметно для меня только тем, что надобно давать на водку, где живу, завтракаю и обедаю.
34 Всякий раз, когда Ваше Величество изволит придумать должность, бог рождает дурака, чтобы ее купить (фр.)
[1] Cuvier — Кювье Георг Леопольд Кристиан Фредерик Дагобер (1769–1832), французский ученый.
[2] Duvancelle — Дювансель, неустановленное лицо.
35 Булонский лес (фр.).
1 Генваря. Вчера слышал за обедом похвалы оперы, которую вчера же давали на итальянском театре, а пошел смотреть ее и нашел то, чего желал, т. е. глупую итальянскую оперу с буфонством. Я всегда был охотник до всякого рода тутов и буфонов, и Lablache вчера меня позабавил в роли капельмейстера в La prove d'une opera seria 36* . Но это привело меня поздно в постель — отчего я поздно встал и едва, до прогулки в кабриолете, имел время прочесть длинный артикль Кормененя [3] о Liste civile. 37* , в котором он доказывает, что le Roi citoyen 38* требует une liste civile, вдвое превосходящую короля английского, Наполеонову в 1815, и ровную почти `a celle de Charles X. В денежных делах с французами шутить опасно; и liste civile может сделать более недоброжелателей Филиппу, нежели различные политические системы. Сего дня за обедом мой сосед растолковал мне много о государственном долге французском и о caisse d'amortissement 39* , чего я прежде не знал. По сему я вижу, что с этой стороны французские финансы не в таком дурном положении, как я полагал по отчетам. Народ, конечно, платит более 250 м. как проценты государственного долга; но казна платит действительно процентов гораздо менее, именно, как говорил мой сосед, только 150 м; остальной капитал, представляемый 40 м. для amortissement, был уже выкуплен системою печатания; так что, в случае нужды, правительство может, без новых налогов, выпустить опять в обращение капитал, представляемый 40 м. выкупленных процентов. Замечательно, что это был первый сериозный разговор, который я имел с французом, и не знаю, как это случилось; ибо доселе он толковал только об опере. Не знаю, кто этот француз; но, кажется, он не только практически понимает финансы. Он соглашается, что французы вообще не понимают в финансах ничего.
36 Репетиция оперы (ит.)
[3] Корменен Луи Мари де (1788–1868) — французский политический деятель, публицист.
37 цивильном листе (фр.)
38 Король гражданин (фр.)
39 кассе погашения (фр.)
А. И. Тургенев
b) Письмо из Берлина
В начале осени мы боялись, что нам некогда будет заниматься литературою и ученостью, однако опасения наши не сбылись. Правда, что средоточение здешней ученой деятельности, университет, посещается теперь меньше, нежели летом; однако аудитории профессоров знаменитых и теперь наполнены. Юношество наше особенно питает живое, нелегкомысленное участие ко всему, что относится к близкому настоящему и к великим событиям нашего времени. Ганс 40* [1] читает теперь новейшую историю. Его умное красноречие и важность предмета заставляли ожидать многочисленных слушателей; отчего избрал он самую большую залу в университете, могущую вместить более 500 человек; но слушатели в ней не уместились, и Ганс должен был перенести свою аудиторию в Аулу, где могут найти место более 1500 слушателей. С глубокомыслием соединяет он необыкновенное красноречие, и хотя мысли его иногда, видимо, образуются на языке, но, несмотря на то, речь его всегда стройна, исполнена изящества, огня и даже патетического увлечения, которое, однако же, не мешает ему сохранять достоинство предмета. Оттого даже многие противники его политического образа мыслей навещают его лекции, и вообще, публика его, кроме студентов, состоит из многих важных военных и гражданских чиновников, по большей части людей образованных. Раумер 41* [2] своим сочинением о падении Польши приобрел себе много новых друзей и врагов. Говорят, это сочинение было причиною того, что он вышел из высшей цензурной коллегии. Лахман [3] занимается давно обещанным изданием «Парциваля». Для древненемецкого словаря Граффа [4] до сих пор не находится издателя: при теперешних обстоятельствах никто не решается отважить значительную сумму на издание этой важной книги, несмотря на то, что ожидают многого от нее и от ученого ее автора, что она необходима для полнейшего узнания языка и что ею пополнятся многие чувствительные недостатки наших сведений. Профессор Нейман [5] возвратился недавно из своего непродолжительного путешествия в Кантон и привез с собою много китайских книг и редкостей. Чем-то кончится его война с Абель-Ремюза и с Клапротом [6] ! Уверяют, будто он собирается представить убедительные документы, которыми докажет, что вся ученость его противников почерпнута единственно из иезуитских источников. Бонн 42* [7] , говорят, издает скоро свою «Сравнительную грамматику индо-немецкого языка». Шлегель, нападая на этого ученого (так же, как на Шиллера, на Нибура [8] ,
40 Ганс, ученик Гегеля, но во многом отклонившийся от его учения, известен в ученом мире своею книгою Ueber das Erbrecht, которая во многих отношениях может назваться классическою, и особенно знаменит увлекательным красноречием своих лекций. Главная часть его: история и юриспруденция; но обыкновенно он занимает несколько кафедр вдруг, что дает его занятиям большое разнообразие, и потому сведения его более многосторонни, чем основательны.
[1] Ганс Эдуард (1798–1839) — немецкий юрист и философ.
41 Известный профессор истории, автор многих весьма ученых исторических разысканий, издатель «Исторических альманахов», сочинитель писем из Франции и пр.
[2] Раумер Фридрих фон (1781–1873) — немецкий историк и политик, профессор Берлинского университета.
[3] Лахман Карл Конрад Фридрих Вильгельм (1793–1851) — немецкий филолог, внес значительный вклад в издание и изучение текстов средневековой литературы.
[4] Графф Эбергард Готтлиб (1780–1841) — немецкий языковед, его главный труд, упоминаемый в статье, — шеститомный словарь «Althochdeutche Sprachschatz», выходил в Берлине в 1835–1843 гг.
[5] Нейман Карл Фридрих (1793–1870) — немецкий востоковед и историк. Из поездки в Кантон привез 6000 китайских книг, из которых 3500 поступили в Мюнхенскую библиотеку, а остальные в Королевскую библиотеку в Берлине.
[6] …война с Абель-Ремюза и с Клапротом! — Ремюза Жан Пьер Абель (1788–1832), французский востоковед; Клапрот Генрих Юлий фон (1783–1835), немецкий востоковед и путешественник. В издаваемом парижским Азиатским обществом «Journal Asiatique» они публиковали материалы, направленные против Неймана. Клапрот критиковал Неймана также в своей рецензии «О некоторых новейших достижениях в китайской литературе» (Nouveau Journal Asiatique. 1831. VII. S. 337–339).
42 Известный филолог, занимавшийся разысканиями о санскритском языке и отыскивавший общий корень между ним и языком немецким. Он, между прочим, издал «Наласа» (один эпизод из Магабараты), с латинским переводом и с своими примечаниями.
[7] Бопп Франц (1791–1867) — немецкий языковед, профессор Берлинского университета, основатель сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков и сравнительного языкознания. Бопп, издавший отрывки из «Махабхараты», впервые обратил внимание на разновременное происхождение различных частей этого произведения.
[8] Нибур Бартольд Георг (1776–1831) — немецкий историк античности.
43 Эрнст Мориц Арндт был прежде профессором философии в Грейфсвальде и известен своими путешествиями по многим государствам Европы, и еще более своими политическими брошюрами. Во время могущества Наполеона в Германии Арндт принужден был жить в Швеции. Но в 1810 году прусское правительство доставило ему место профессора истории в Бонне.
[9] Арндт Эрнст Мориц (1769–1860) — немецкий поэт, профессор истории.
44 В одном, из следующих номеров «Европейца» мы надеемся предоставить краткое обозрение жизни и философии Гегеля, которого учение имело сильное влияние на северную Германию.
Заместить его легко; заменить невозможно. Литературная его деятельность известна. Но сколько он был полезен университету своим преподаванием, это покажут его лекции, которые издаются его друзьями и учениками. Намерение призвать сюда Шеллинга или Герберта [10] , кажется, уже оставлено. Но важное приобретение для университета состоит в том, что Эйхгорн 45* [11] займет кафедру юриспруденции, упраздненную смертью Шмальца 46* [12] . Но Эйхгорн переходит к нам с таким условием, чтобы кроме чтения лекций не заниматься никакими делами университета. Савиньи 47* [15] и Шлейермахер 48* также уже несколько лет, как отстранили от себя всякие заботы об университете. Многие порицают их за это, говоря, что они общему благу предпочитают свое личное спокойствие и, кажется, этот упрек не без основания.
[10] Герберт — Гербарт Иоганн Фридрих (1776–1841), немецкий философ, психолог, педагог.
45 Известный профессор истории в Геттингене, сочинитель истории трех последних столетий и пр.
[11] Эйхгорн Кард Фридрих (1781–1854) — немецкий юрист и историк права.
46 Шмальц известен в научном мире не столько своими юридическими сочинениями, сколько своими спорами с Шлейермахером[13], с Гегелем и с весьма многими другими учеными. Все критики Шмальца имели вид доноса; за что он пользовался весьма незавидною репутациею в Германии. Некоторые уверяют, будто он никогда не писал иначе, как по заказу, и равно продавал свое перо и свой образ мыслей. В своем последнем сочинении «Об естественном праве» (изданном уже после его смерти) Шмальц старается доказать, что самый справедливый образ правления есть — султанский. Однако Шмальц был не один своего мнения. Нашелся другой немец, который пошел еще далее.
Пастор Зейльфарт издал книгу под названием «Царство божие на земле» и посвятил ее, не в шутку, не в насмешку, великому султану, наследнику пророка Османов, Махмуду II-му[14], в знак глубочайшего уважения. Автор старается доказать, что исламизм есть совершеннейший вид христианства и что он отличается от других христианских исповеданий только тем, что в нем яснее и чище выразился дух христианства в отношении к политике. Автор желает, чтобы все христианские властители возвысились до магометанских; почитает султана Махмуда идеалом христианнейших правителей и, вместе с Шмальцем, признает самым справедливым образом правления — султанатство.
[12] Шмальц Теодор Антон Генрих (1760–1831) — немецкий юрист и публицист.
47 Профессор римского права и основатель нового учения об римском праве, которое сделало совершенный переворот в науке. Важнейшее из его сочинений есть История римского права, в котором он первый доказал беспрерывное существование римских законов в Европе.
[15] Савиньи Фридрих Карл фон (1779–1861) — немецкий юрист.
48 Профессор теологии, глубокомысленнейший из протестантских рационалистов и красноречивейший из немецких проповедников. Его перевод Платона, соединяющий близость с изяществом, почитается лучшим изо всех переводов сего философа, не исключая даже знаменитого перевода Кузеня[16].
с) Русские альманахи на 1832 год
До сих пор вышло более десяти альманахов на 1832 год. Между ними «Альциона», изданная бароном Розеном, замечательна превосходными стихами Жуковского, стихами Пушкина, кн. Вяземского и прозою Марлинского и Сомова. Но без сравнения отличаются от всех других альманахов «Северные цветы», блестящие именами Дмитриева (И. И.), Жуковского, Пушкина, кн. Вяземского, Баратынского, Языкова и даже Батюшкова и покойного Дельвига. Вот уже год прошел с тех пор, как Дельвига не стало, с тех пор, как преждевременная смерть ненавистною рукою вырвала его из круга друзей и тихой, поэтической деятельности.
Он был поэт: беспечными глазами 49* Смотрел на мир, — и миру был чужой [1] ; Он сладостно беседовал с друзьями; Он красоту боготворил душой; Он воспевал счастливыми стихами Харит, вино, и дружбу, и покой. …………………………… Любовь он пел: его напевы 50* Блистали стройностью живой, Как резвый стан и перси девы, Олимпа чашницы младой. Он пел вино: простой и ясной Стихи восторг одушевлял; Они звенели сладкогласно, Как в шуме вольницы прекрасной Фиял, целующий фиял. И девы русские пристрастно Их повторяют………… ………………………… Таков он был, хранимый Фебом, Душой и лирой древний грек. ………………………… Его уж нет. Главой беспечной От шума жизни скоротечной, Из мира, где все прах и дым, В мир лучший, в лоно жизни вечной Он перелег. Но лиры звон Нам навсегда оставил он [2] .49 Стихи сии взяты из «Песни» Н. М. Языкова, напечатанной в «Северных цветах», 1832.
[1] Смотрел на мир, — и миру был чужой… — Второй стих «Песни» Языкова процитирован неточно. Нужно: «Глядел на мир и миру был чужой».
50 Из посланья Языкова к Дельвигу, напечатанного там же.
[2] Цитируется стихотворение «А. А. Дельвигу».