Европеец

Фризман Л. Г.

Первая комета нынешнего года будет комета Энке; она явится в осьмой раз после своего открытия; период ее содержит в себе почти 1212 дней. Самое ближнее стояние ее от Солнца будет 5 мая в 11 868 000 франц. милях; а самое ближнее расстояние от Земли 24 июня 9 349 500 миль.

Вторая комета, известная под именем кометы Бьела, будет в нынешнем периоде своем содержать 2445 дней. Она-то породила столько пустых страхов и опасений столкновения ее с Землею. Но так как эти светила могут доходить до нас под всеми возможными углами, то положив, что ежегодно входит в земную орбиту комета, величиною равная нашему шару, вероятность будет в две тысячи триста двадцать один миллион против единицы, что они столкнуться не могут; следов<ательно> боязливые умы не имеют причин беспокоиться. По верному расчету явствует, что комета будет в перигелии 27 ноября. Самое ближнее расстояние ее от Солнца будет тогда в 30 291 000 миль; 7 октября будет она в самом ближнем расстоянии от Земли, в 18 526 500 миль. Из всех известных комет ближе всех к Земле нашей были кометы в 1680, 1684 и 1826 годах; первая из них находилась от нас в 160 800 милях и не причинила никакого расстройства на земном шаре.

Может статься, что обе кометы, Энке и Бьела, пройдут незамеченные особами, невооруженными хорошими телескопами. Пусть те утешатся и терпеливо подождут 1835 года. Тогда явится большая Галлеева комета, в нынешнем периоде своем имеющая 27,997 дней. Она великолепно сияла над землею в 1436-м, в 1531, 1607, 1682 и 1759-м годах и, вероятно, с тем же блистательным сиянием явится и в 1835 году: видима будет во всей Европе и подойдет на самое близкое расстояние к Солнцу около 7 ноября, немного прежде и весь следующий месяц блестеть она будет своим огромным хвостом. Эта комета, столько раз пугавшая невежество, будет гораздо красивее и замечательнее кометы 1811

года, о которой многие сохраняют еще ясное воспоминание.

Европеец. № 3

I. Божий суд

Был непорочен душой Фридолин; он в страхе господнем Верно служил своей госпоже, графине Савернской, Правда, весело было служить ей: она добронравна Столь благосклонна графиня была, но и тяжкую должность С кротким терпением он исполнял бы, покорствуя богу. С самого раннего утра до самыя поздния ночи Был он всечасно на службе ее, покоя не зная; Если ж случалось, сказать ей ему: «Фридолин, успокойся!» — Слезы в его появлялись глазах: за нее и мученье Было бы сладостно сердцу его, и не службой считал он Легкую службу. За то и его отличала графиня; Вечно хвалила и прочим слугам в пример подражанья Ставила; с ним же самим она обходилась как с сыном Мать, не так как с слугой госпожа. И было приятно Ей любоваться прекрасным, невинным лицом Фридодина, То примечая, сокольничий Роберт досадовал; зависть Грызла его свирепую душу. Однажды, с охоты С графом вдвоем возвращался в замок, Роберт лукавым Бесом прельщенный, вот что сказал господину, стараясь В сердце его заронить подозрение: «Счастьем Бог наградил вас, граф-государь; он дал вам в супруге Вашей сокровище; нет ей подобной на свете; как ангел Божий прекрасна, добра, целомудренна; спите спокойно: Мыслью никто не посмеет приблизиться к ней». Заблистали Грозно у графа глаза. «Что смеешь ты бредить?» — сказал он.— Женская верность слово пустое; на ней опираться То же, что строить на зыбкой воде. Берегися как хочешь: Все обольститель отыщет дорогу к женскому сердцу. Вера моя на другом, твердейшем стоит основанье: Кто помыслить дерзнет о жене Савернского графа!» «Правда, — коварно ответствовал Роберт, подобная дерзость Только безумному в голову может зайти. Лишь презренья Стоит жалкий глупец, который, воспитанный в рабстве, Смеет глаза подымать на свою госпожу и, служа ей, В сердце развратном желанья таить.» — «Что слышу! — воскликнул Граф, побледневши от гнева, — о ком говоришь ты? И жив он?» — «Все об нем говорят, государь;, а я, из почтенья К вам, полагая, что все вам известно, молчал. Что самим вам В тайне угодно держать, то должно и для нас быть священной Тайной». — «Злодей, говори! — в исступленьи ужасном воскликнул Граф! Ты пропал, когда не скажешь мне правды! Кто этот Дерзкий?» — «Паж Фридолин; он молод, лицом миловиден (Так шипел предательски Роберт, а графа бросало В холод и жар от речей ядовитых). Возможно ль чтоб сами Вы не видали того, что каждому видно? За нею Всюду глазами он следует; ей за столом, забывая Вас, с усердием он служит; за стулом ее, как волшебной Силой какою окован, стоит он и рдеет. Он и стихи написал и в них перед ней признается В нежной любви». — «Признается!» — «И даже молить о взаимном Чувстве дерзает. Конечно, графиня, по кротости сердца, Скрыла от вас, государь, безумство такое, и сам я Лучше бы сделал, когда б промолчал: чего вам страшиться?» Граф не ответствовал: ярость душила его. Приближались В это время они к огромной литейной палате: Там непрестанно огонь, как будто в адской пучине, В горнах пылал, и железо, как лава кипя, клокотало; День и ночь работники там суетились вкруг горнов, Пламя питая; как вихорь, взвивалися искры; свистали Страшно мехи; колесо под водою, средь брызжущей пены Тяжко вертелось; и молот огромный, гремя беспрестанно, Сам, как живой, подымался и падал. Граф, подозвавши Двух из работников, так им сказал: «Исполните в точности Волю мою; того, кто первый придет к вам и спросит: Сделано ль то, что граф приказал? — без всякой пощады Бросьте в огонь, чтоб его и следов не осталось». С свирепым Смехом рабы обещались покорствовать графскому слову. Души их были суровей железа. С удвоенным рвением снова Начали снова работать они и, убийством заране Жадную мысль веселя, дожидались обещанной жертвы. С злобною радостью к графу наушник позвал Фридолина. Граф, увидя его, говорит: «Ты должен, не медля нимало, В лес пойти и спросить от меня работников горна Сделали ль то, что я приказал!» — «Исполнено будет», — Скромно ответствует паж; и готов уже идти, но подумал Вдруг: не даст ли ему и она приказанья какого? Вот он к графине идет и ей говорит: «Господином Послан я в лес; но вы моя госпожа; не угодно ль Будет и вам чего повелеть?» Ему с благосклонным Взором графиня ответствует: друг мой, к обедне хотелось Ныне сходить мне, но болен мой сын; сходи, помолися Ты за меня; а если и сам согрешил, то покайся. Весело в путь свой пошел Фридолин; и еще из деревни Он не вышел, как слышит благовест: колокол звонким Голосом звал христиан на молитву. «От встречи господней Ты уклоняться не должен», — сказал он и в церковь с смиренным Набожным сердцем вступил; но в церкви пусто и тихо: Жатва была, и все поселяне работали в поле. Там стоял священник один: никто не явился Быть на время обедни прислужником в храме. «Господу богу Прежде свой долг отдай, потом господину». С такою Мыслью усердно он начал служить: священнику ризы Столу и сингулум [1] подал; потом приготовил святые Чаши; потом, молитвенник взявши, стал умиленно Долг исправлять министранта: и там и тут на колени, Руки сжав, становился; звонил в колокольчик, как скоро Провозглашаемо было великое «Sanktus» [2] ; когда же Тайну священник свершил, предстоя алтарю, и возвысил Руку, чтоб верным явить спасителя-бога в бескровной Жертве, он звоном торжественным то возвестил и смиренно Пал на колени пред господом, в грудь себя поражая, Тихо молитву творя и крестом себя знаменуя. Так

до конца литургии он все, что установлено чином, В храме свершал. Напоследок, окончивши службу святую, Громко священник воскликнул: Vobiscum Dominus 52* , верных Благословил; и церковь совсем опустела; тогда он, Все в порядок приведши, и чаши, и ризу, и книгу, и утварь, «Pater noster» [3] двенадцать раз прочитал. Подошедши К лесу, он видит огромный дымящийся горн; перед горном, Черны от дыма, стоят два работника. К ним обратяся, «Сделано ль то, что граф приказал», — он спросил. И, оскалив Зубы смехом ужасным, они указали на пламень Горна. Он там! (проревел сиповатый их голос) как должно, Прибран, и граф нас похвалит. С таким их ответом обратно В замок пошел Фридолин. Увидя его издалека, Граф не поверил глазам. Несчастный! откуда идешь ты? — «Из лесу прямо!» — «Возможно ль? ты, верно, промешкал в дороге». — «В церковь зашел я. Простите мне, граф-государь; повеленье Ваше приняв, у моей госпожи, по обычному долгу, Также спросил я, не будет ли мне и ее приказанья? Выслушать в церкви обедню она приказала. Исполнив Волю ее, помолился я там и за здравие ваше». Граф трепетал и бледнел. «Но скажи мне, спросил он, — Что отвечали тебе?» — «Непонятен ответ был. Со смехом Было на горн мне указано. Там он! (сказали) как должно, Прибран, и граф нас похвалит!» — «А Роберт? — спросил, леденея В ужасе, граф. — Ты с ним не встречался? Он послан был мною В лес». — Государь, ни в лесу, ни в поле, нигде я не встретил Роберта.» — «Ну!» — вскричал уничтоженный граф, опустивши В землю глаза. — Сам бог решил правосудный!» И, с кроткой Ласкою за руку взяв Фридолина, с ним вместе пошел он Прямо к супруге и ей (хотя сокровенного смысла Речи его она не постигла) сказал, представляя Милого юношу, робко пред ними склонившего очи: «Он, как дитя, непорочен; нет ангела на небе чище; Враг коварен, но с ним господь и всевышние силы».

[1] Столу и сингулум… — Стола — часть ризы католического священника, надеваемая на плечи в виде широкого шарфа (иначе: епитрахиль); сингулум — пояс рясы католического священника.

[2] «Sanctus» — название молитвы.

52 С вами бог (лат.).

[3] «Pater noster» — название молитвы.

В. Жуковский

II. Опал

(Волшебная сказка)

Царь Нурредин шестнадцати лет взошел на престол сирийский. Это было в то время, когда, по свидетельству Ариоста [1] , дух рыцарства подчинил все народы одним законам чести, и все племена различных исповеданий соединил в одно поклонение красоте.

Царь Нурредин не без славы носил корону царскую; он окружил ее блеском войны и побед, и гром оружия сирийского разнес далеко за пределы отечественные. В битвах и поединках, на пышных турнирах и в одиноких странствиях, среди мусульман и неверных, — везде меч Нурредина оставлял глубокие следы его счастия и отважности. Имя его часто повторялось за круглым столом двенадцати храбрых и многие из знаменитых сподвижников Карла [2] носили на бесстрашной груди своей повесть о подвигах Нуррединовых, начертанную четкими рубцами сквозь их порубленные брони.

[1] Ариосто Лудовико (1474–1533) — итальянский поэт, воспевший в поэме «Неистовый Роланд» (1516) борьбу с маврами и рыцарские подвиги.

[2] …сподвижников Карла… — Упоминание о Карле Великом (742–814), франкском короле с 768 г., императоре с 800 г., навеяно средневековыми эпическими поэмами так называемого «Каролингского» цикла, где воспевалась легендарная война Карла Великого и его паладинов против врагов христианства — сарацинов.

Так удачею и мужеством добыл себе сирийский царь и могущество и честь; но оглушенное громом брани сердце его понимало только одну красоту — опасность и знало только одно чувство — жажду славы, неутолимую, беспредельную. Ни звон стаканов, ни песни трубадуров, ни улыбка красавиц, не прерывали ни на минуту однообразного хода его мыслей; после битвы готовился он к новой битве; после победы искал он не отдыха, но задумывался о новых победах, замышлял новые труды и завоевания. Несмотря на то, однако, случилось, что Сирия была в мире со всеми соседями, когда Оригелл, царь китайский, представил мечу Нурредина новую работу. Незначительные распри между их подданными дошли случайно до слуха правителей; обида росла взаимностью, и скоро смерть одного из царей стала единственным честным условием мира.

Выступая в поход, Нурредин поклялся головою и честью перед народом и войском: до тех пор не видать стен дамасских, покуда весь Китай не покорится его скипетру и сам Оригелл не отплатит своею головою за обиды, им нанесенные. Никогда еще Нурредин не клялся понапрасну.

Через месяц все области китайские, одна за другою, поклонились мечу Нурредина. Побежденный Оригелл с остатком избранных войск заперся в своей столице. Началась осада.

Не находя средств к спасению, Оригелл стал просить мира, уступая победителю половину своего царства. Нурредин отвечал, что со врагами не делится, — и осада продолжается.

Войско Оригеллово ежедневно убывает числом и упадает духом; запасы приходят к концу; Нурредин не сдается на самые униженные просьбы.

Уныние овладело царем китайским; всякий день положение Оригелла становится хуже; всякий день Нурредин приобретает новую выгоду. В отчаяньи, китайский царь предложил Нурредину все свое царство китайское, все свои владения индийские, все права, все титлы, с тем только, чтобы ему позволено было вывести свои сокровища, своих жен, детей и любимцев. Нурредин оставался неумолим, — и осада продолжается.

Наконец, видя неизбежность своей погибели, Оригелл уступает все, и сокровища, и любимцев, и детей, и жен, и просил только о жизни. Нурредин, припомнив свою клятву, отверг и это предложение.

Осада продолжается ежедневно сильнее, ежедневно неотразимее. Готовый на все, китайский царь решился испытать последнее, отчаянное средство к спасению: чародейство.

В его осажденной столице стоял огромный, старинный дворец, который уже более века оставался пустым, потому что некогда в нем совершено было ужасное злодеяние, столь ужасное, что даже и повесть о нем исчезла из памяти людей; ибо кто знал ее, тот не смел повторить другому, а кто не знал, тот боялся выслушать. От того преданье шло только о том, что какое-то злодеяние совершилось и что дворец с тех пор оставался нечистым. Туда пошел Оригелл, утешая себя мыслью, что хуже того, что будет, не будет.

Посреди дворца нашел он площадку; посреди площадки стояла палатка с золотою шишечкой; посреди палатки была лестница с живыми перильцами; лестница привела его к подземному ходу; подземный ход вывел его на гладкое поле, окруженное непроходимым лесом; посреди поля стояла хижина; посреди хижины сидел дервиш и читал Черную Книгу. Оригелл рассказал ему свое положение и просил о помощи.

Дервиш раскрыл Книгу Небес и нашел в ней, под какою звездою Нурредин родился и в каком созвездии та звезда, и как далеко отстоит она от подлунной земли.

Отыскав место звезды на небе, дервиш стал отыскивать ее место в судьбах небесных и для того раскрыл другую книгу, Книгу Волшебных Знаков, где на черной странице явился перед ним огненный круг; много звезд блестело в кругу и на окружности, иные внутри, другие по краям; Нуррединова звезда стояла в самом центре огненного круга.

Увидев это, колдун задумался и потом обратился к Оригеллу со следующими словами:

«Горе тебе, царь китайский, ибо непобедим твой враг и никакие чары не могут преодолеть его счастия; счастие его заключено внутри его сердца, и крепко создана душа его, и все намерения его должны исполниться; ибо он никогда не желал невозможного, никогда не искал несбыточного, никогда не любил небывалого, а потому и никакое колдовство не может на него действовать!»