Европеец
Шрифт:
Однако, кроме статей, я ожидаю от тебя еще важного дела: твоего мнения. Прошу тебя, по крайней мере на некоторое время приневолить свою лень и после каждого № моего журнала сказать мне об нем твое суждение, замечая не столько хорошее, сколько недостатки, чтобы я мог их исправить и мало-помалу довести журнал до некоторой степени достоинства».
Но планам Киреевского не суждено было воплотиться в жизнь. На свет появилось печально известное письмо А. X. Бенкендорфа к К. А. Ливену. Генерал писал: «Государь император, прочитав в № 1 издаваемого в Москве Иваном Киреевским журнала под названием „Европеец” статью „Девятнадцатый век”, изволил обратить на оную особое свое внимание. Его величество изволил найти, что вся статья сия есть не что иное, как рассуждение о высшей политике, хотя в начале оной сочинитель и утверждает, что он говорит не о политике, а о литературе.
Но стоит обратить только некоторое внимание, чтоб видеть, что сочинитель, рассуждая будто бы о литературе, разумеет совсем иное, что под словом просвещение он понимает свободу, что деятельность
Его величество о сих замечаниях своих повелел мне сообщить Вашей светлости, с тем, чтоб Вы изволили обратить законное взыскание на цензора, пропустившего означенную книжку „Европейца”, и дабы издание оного журнала было на будущее время воспрещено, так как издатель, г. Киреевский, обнаружил себя человеком неблагомыслящим и неблагонадежным.
Вместе с тем его величеству угодно, дабы на будущее время не были дозволены никакие новые журналы, без особого высочайшего разрешения, и дабы при испрашивании такого разрешения было представлено его величеству подробное изложение предметов, долженствующих входить в состав предполагаемого журнала, и обстоятельные сведения об издателе» [2] .
[2] Обычно это письмо цитируется по книге М. К. Лемке «Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг.» (изд. С. В. Бунина. 1908. С. 73) или по журналу «Русская старина» (1903. № 2. С. 314). Однако при перепечатке письма в обоих случаях допущены некоторые неточности, получившие затем распространение. Представляется поэтому уместным привести его по первоисточнику.
Этот документ произвел на современников поистине ошеломляющее впечатление, причем не только на ближайшее дружеское окружение Киреевского и тех, кто сотрудничал в его журнале. Неудивительно, что Жуковский писал по этому поводу Николаю I: «…Запрещение журнала его (Киреевского. — Л. Ф.) падает некоторым образом и на меня, ибо я принял довольно живое участие в его издании». Неудивительна реакция Баратынского, писавшего издателю «Европейца»: «От запрещения твоего журнала не могу опомниться… Я вместе с тобой лишился сильного побуждения к трудам словесным. Запрещение твоего журнала просто наводит меня на хандру, и судя по письму твоему, и на тебя навело меланхолию».
Неудивительны гнев и обиды, кипевшие в душах Вяземского и Языкова. Но и А. В. Никитенко, смотревший на события со стороны и не затронутый ударом, обрушенным на Киреевского, записал в дневнике: «„Европейца” запретили. Тьфу! Да что же мы, наконец, будем делать на Руси? Пить и буянить? И тяжко, и стыдно, и грустно!». Но и Погодин, не разделявший позиций Киреевского и полемизировавший с ним, отметил: «А бумага о Киреевском историческая. Жаль, что так. Горевали и толковали». В том, что истинной причиной обрушившегося на «Европейца» царского гнева был тайный донос, друзья Киреевского не сомневались. «…„Европеец” запрещен в следствие доноса», — писал Пушкин. Мнение Баратынского: «Нет сомнения, что тут действовал тайный, подлый и несправедливый доносчик». Жуковский также считал, что «нашелся злонамеренный человек, который хотел погубить его (Киреевского. — Л. Ф.) и растолковать статью по-своему». Вяземский сообщал, что все читатели «Европейца», с которыми ему случалось беседовать, «приписывают досадное истолкование статей, в нем содержащихся, какому-либо злонамеренному обвинению автора лично его врагами». В другом его письме говорится: «Донесли о худом направлении мыслей журнала… Я уверен, что это Булгарина — Полевого штука». Аналогичного мнения придерживались позднейшие исследователи: «Мы не знаем, кто именно донес на Киреевского, но, что донос был, это, кажется, не подлежит сомнению». М. Лемке вслед за Вяземским в качестве вероятного автора доноса называл Булгарина. До недавнего времени предположения, что запрещение «Европейца» явилось следствием доноса, оставались недоказанными. В 1965 г. этот документ был обнаружен нами в Секретном архиве Третьего отделения. Вот его текст:
Журнал „Европеец” издается с целию распространения духа свободомыслия. Само по себе разумеется, что свобода проповедуется здесь в виде философии, по примеру германских демагогов Яна, Окена, Шеллинга и других, и точно в таком виде, как сие делалось до 1813 года в Германии, когда о свободе не смели говорить явно. Цель сей философии есть не та, чтоб доказать, что род человеческий должен стремиться к совершенству и подчиняться одному разуму, а как действие разума есть закон, то и должно стремиться к усовершенствованию правлений. Но
Стоит только знать, что просвещение есть синоним свободы, а деятельность разума означает революцию, чтоб иметь ключ к таинствам сей философии. Ныне в Германии это уже не тайна. Прочтя со вниманием первую книжку журнала „Европеец”, можно легко постигнуть, в каком духе он издается.
В 1-й статье „XIX-ой век” указывается, к чему должны стремиться люди. На странице 10-й разрешается, что из двух разрушительных начал должно родиться успокаивающее правило, и правило сие ясно обнаружено. Автор называет его искусно отысканною срединою, т. е. конституцией, срединою между демократиею и монархиею неограниченной. Стоит обратить внимание на хитрость автора статьи. На 1-ой странице он объявляет, что не будет говорить о политике, а вся статья есть политическая.
Статья 3, стр. 38 „Император Июлиян” есть верх вероломства. Здесь доказывается, что Июлиян был великий человек и гений, но погиб оттого, что не шел за идеями века и хотел угнетать оных, т. е. християнство. Июлияна сравнивают с Фридрихом Великим и утверждают, что Фридрих оттого восторжествовал, что делал вопреки Июлияну, т. е. пошел за идеями века.
В статье „Обозрение русской литературы” на стр. 103 и 104 автор весьма коварно насмехается над нашим правительством, которого прозорливость избавляет нас от занятий политикою.
Говоря о представлении „Горя от ума” на стр. 139, 140 и 141, издатель не согласен с автором комедии, что мы не должны излишне во всем подражать иностранцам, а напротив того, советует подражать, чтоб обще Европейское слилось с нашею особенностью. Чего хочет автор статьи — ясно! В конце он возбуждает ненависть противу рожденных в России иноземцев в самых гнусных выражениях».
В том же деле находится черновик доноса. На черновике сделаны поправки карандашом, после чего текст переписан начисто. Черновик начинался так; «Из числа журналов, издаваемых в цели распространения духа свободомыслия, первое место занимает журнал „Европеец”». Это фраза зачеркнута, и вместо нее вписано первое предложение чистовика. Предпоследний абзац в черновике кончался словами: «Эта фраза повторяется в целом городе со смешком». В конце черновика имелся еще один абзац: «Издатель сего журнала г. Киреевский есть ныне главою шеллинговой секты и поддерживаемый кредитом своего дяди Жуковского имеет сильную партию между молодыми людьми». Оба отрывка вычеркнуты карандашом и при переписывании текста исключены.
Достаточно сравнить текст доноса с письмом Бенкендорфа, чтобы убедиться, что перед нами тот документ, который подсказал Николаю, что под словом «просвещение» якобы подразумевается «свобода», «деятельность разума» означает «революцию», а «искусно отысканная середина» не что иное, как «конституция». Из текста доноса явствует, что писался он в середине или во второй половине января 1832 г., поскольку в нем говорится не только о содержании первого номера журнала, но и об отношении, которое он вызвал к себе.
Несравненно труднее ответить на другой вопрос: кто был автором этого документа? Построение и стиль его дают, как нам кажется, достаточное основание считать, что перед нами не простой донос, а нечто вроде внутренней рецензии, изготовленной по заказу властей и в какой-то мере аналогичной известной записке Булгарина о «Борисе Годунове». Очень характерно начало: «Журнал „Европеец” издается с целию распространения…» — это звучит как ответ на заданный вопрос, как обращение к лицу, знающему, о чем пойдет речь и какого характера сведения ему предстоит получить. Столь ответственная работа, как написание записки, которой предстояло попасть к царю, не могла быть поручена случайному человеку, да и сам документ написан знатоком своего дела, искушенным если не в литературе, то в полицейском исследовании ее. Любопытно, как могло случиться, что черновик и чистовик доноса оказались в одном деле. Наиболее правдоподобным представляется следующее объяснение: записка была написана начерно, в нее внесли исправления, переписали, и этот переписанный текст еще раз переписали — для Бенкендорфа и Николая. Этим третьим экземпляром, отправленным «наверх», мы не располагаем.
Записка о «Европейце» подтверждает, насколько прав был Пушкин, когда сообщал Киреевскому: «…донос, сколько я мог узнать, ударил не из Булгаринской навозной кучи, но из тучи». Что это за «туча», из которой «ударил» донос и которую Пушкин противопоставляет булгаринской камарилье? Скорее всего — Третье отделение. В этом случае к изготовлению документа должен был иметь непосредственное отношение тогдашний управляющий Третье им отделением А. Н. Мордвинов. Обращает на себя внимание такой факт: 19 февраля 1832 г. Бенкендорф представил царю «всеподданнейший доклад» «О назначении действительного статского советника Мордвинова членом главного управления цензуры». Хотя распоряжение царя о включении в этот орган представителя тайной полиции было отдано еще при жизни М. Я. Фон-Фока, а Мордвинов занял место управляющего Третьим отделением в сентябре 1831 г., шеф жандармов не торопился с подобным представлением. А тут через 12 дней после решения о закрытии «Европейца» внезапно счел, что Мордвинов «может уже с пользою быть назначен членом главного управления цензуры», и получил на это «соизволение» царя.