Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

* * *

О влага светоносного ручья, бегущего текучим блеском в травы! Там, где в узорчатой тени дубравы звенит струной серебряной струя, в ней отразилась ты, любовь моя! рубины губ твоих в снегу оправы… Лик исцеленья — лик моей отравы стремит родник в безвестные края. Но нет, не медли, ключ! Не расслабляй тугих поводьев быстрины студеной. Любимый образ до морских пучин неси неколебимо, и пускай пред ним замрет коленопреклоненный с

трезубцем в длани мрачный властелин.

* * *

Как зерна хрусталя на лепестках пунцовой розы в миг рассветной рани и как пролившийся по алой ткани искристый жемчуг, светлый и впотьмах, так у моей пастушки на щеках, замешанных на снеге и тюльпане, сверкали слезы, очи ей туманя, и всхлипы солонили на устах; уста же были горячи как пламень и столь искусно исторгали вздохи, что камень бы, наверно, их не снес. А раз уж их не снес бы даже камень, мои дела и вовсе были плохи: я — воск перед лицом девичьих слез.

* * *

От горьких вздохов и от слез смущенных, исторгнутых душой, лишенной сна, влажны стволы, листва сотрясена седых дерев, Алкиду посвященных. Но заговором ветров возмущенных листва от гнета вздохов спасена, и влага слез в стволах потаена — уже ни слез, ни вздохов укрощенных. Мой нежный лик и тот расстался с данью очей моих — она бесплотной дланью тьмы — или ветра — стерта потому, что ангелица, дьявольски земная, не верит мне: горька тщета двойная — вздыхать на ветер и рыдать во тьму!

* * *

Я пал к рукам хрустальным; я склонился к ее лилейной шее; я прирос губами к золоту ее волос, чей блеск на приисках любви родился; я слышал: в жемчугах ручей струился и мне признанья сладостные нес; я обрывал бутоны алых роз с прекрасных уст и терний не страшился, когда, завистливое солнце, ты, кладя конец любви моей и счастью, разящим светом ранило мой взор; за сыном вслед пусть небо с высоты тебя низринет, если прежней властью оно располагает до сих пор!

* * *

Пока руно волос твоих течет, как золото в лучистой филиграни, и не светлей хрусталь в изломе грани, чем нежной шеи лебединый взлет, пока соцветье губ твоих цветет благоуханнее гвоздики ранней и тщетно снежной лилии старанье затмить чела чистейший снег и лед, спеши изведать наслажденье в силе, сокрытой в коже, в локоне, в устах, пока букет твоих гвоздик и лилий не только сам бесславно не зачах, но годы и тебя не обратили в золу и в землю, в пепел, дым и прах.

* * *

В озерах, в небе и в ущельях гор зверь, рыба или птица — тварь любая, заслышав плач мой, внемлет, сострадая, беде,

меня томящей с давних пор, и даже если горе и укор вверяю я ветрам, когда сухая жара придет, всю живность увлекая в тень рощ, в глубины рек, в прохладу нор, то всякий зверь, в окрестности живущий, бредет за мной, дыханье затая, оставив лоно вод, луга и кущи, как будто эти слезы лил не я, а сам Орфей — настолько всемогущи его печаль и нега, боль моя.

* * *

Кость Ганга, мрамор Пароса, блестящий эбен и золотую филигрань, сапфир, с Востока привезенный в дань, мельчайший бисер и рубин горящий, диковинный янтарь, хрусталь слепящий и тонкую серебряную скань если бы взял в божественную длань ваятель, в благодатный век творящий, и, воедино сплавив их, достиг неслыханных красот в своем дерзанье, то разве б он сумел их сплавить так, чтоб, как под солнцем воск, не сникло вмиг под взглядом глаз твоих его созданье, о Клори дивная, мой сладкий враг?

* * *

Зовущих уст, которых слаще нет, их влаги, обрамленной жемчугами, пьянящей, как нектар, что за пирами Юпитеру подносит Ганимед, страшитесь, если мил вам белый свет: точно змея меж яркими цветами таится между алыми губами любовь, чей яд — источник многих бед. Огонь пурпурных роз, благоуханье их бисерной росы, что будто пала с сосцов самой Авроры, — все обман; не розы это — яблоки Тантала, они нам дарят, распалив ягеланье, лишь горький яд, лишь тягостный дурман.

* * *

Не столь смятенно обойти утес спешит корабль на пасмурном рассвете, не столь поспешно из-под тесной сети на дерево пичугу страх вознес, не столь — о Нимфа! — тот, кто вышел бос, стремглав бежит, забыв про все на свете от луга, что в зеленом разноцветье ему змею гремучую поднес,— чем я, Любовь, от взбалмошной шалуньи, от дивных кос и глаз ее желая спастись, стопам препоручив испуг, бегу от той, кого воспел я втуне. Пускай с тобой пребудут, Нимфа злая, утес, златая сеть, веселый луг!

* * *

Вы, о деревья, что, над Фаэтоном еще при жизни столько слез пролив, теперь, как ветви пальм или олив, ложитесь на чело венком зеленым,— пусть в жаркий день к тенистым вашим кронам льнут нимфы любострастные, забыв прохладный дол, где, прячась под обрыв, бьет ключ, и шелестит трава по склонам, пусть вам целует (зною вопреки) стволы (тела девические прежде) теченье этой вспененной реки; оплачьте же (лишь вам дано судьбой лить слезы о несбыточной надежде) мою любовь, порыв безумный мой.