Европейская поэзия XVII века

Коллектив авторов

ДРУГУ, КОТОРЫЙ, ПОКИНУВ ДВОР ЮНОШЕЙ, ВОШЕЛ В ПРЕКЛОННЫЙ ВОЗРАСТ

От юности до старости, дыша чистейшим воздухом, в лачуге милой ты жил, где колыбелью и могилой — кров из соломы, пол из камыша. В тиши спокойной солнце не спеша тебя целебной наделяет силой, здесь день просторней темноты постылой, и прозревает в немоте душа. Ты не по консулам считаешь годы, твой календарь — весенних пашен всходы, от веку благостны твои края. Здесь воздержанье служит к пользе поздней, и если нет наград, то нет и козней, и чем скромней, тем ярче жизнь твоя.

О КРАТКОСТИ ЖИЗНИ И О ТОМ, НАСКОЛЬКО НИЧТОЖНЫМ КАЖЕТСЯ ТО, ЧТО ПРОЖИТО

Кто скажет, что такое жизнь?.. Молчат! Оглядываю

лет моих пожитки, истаяли времен счастливых слитки, сгорели дни мои — остался чад. Зачем сосуд часов моих почат? Здоровье, возраст — тоньше тонкой нитки, избыта жизнь, прожитое — в избытке, вдуше моей все бедствия кричат! Вчера — ушло, а Завтра — не настало, Сегодня — мчать в былое не устало, Кто я?.. Дон Был, Дон Буду, Дон Истлел… Вчера, Сегодня, Завтра, — в них едины пеленки и посмертные холстины. Наследовать успенье — мой удел.

О ПРЕЛЕСТЯХ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ ПРИЧИНОЙ ЖИЗНИ И СМЕРТИ В ОДНО И ТО ЖЕ ВРЕМЯ

Лилейной кожи розовый налет, и гордый взгляд, лучащийся забавой, рисунок смелый шеи величавой, рубиновый — жемчужин полный — рот, рук алебастровых спокойный гнет, смиряющий врага Любви лукавой своею полновластною управой, освобожденьем от иных забот, вся эта пышность на пиру весеннем, которой не послужит оскорбленьем ни ветер своенравный, ни дожди,— мое существованье и кончина, начало и конец, судьба, причина, утеха чувству нежному в груди.

МСТИТЕЛЬНЫЙ СОНЕТ В ФОРМЕ СО BETA КРАСАВИЦЕ, УТРАТИВШЕЙ БЫЛУЮ ПРЕЛЕСТЬ [5]

Какая тягостная тишина теперь, Лаура, под твоим балконом, где так недавно голосам влюбленным гитары томной вторила струна! Но что поделать? Бурная весна впадает в осень, и по всем законам мертвеет свет зари в стекле оконном, а кровь и кудри метит седина. Препоручи же зеркало Венере, красавица, сводившая с ума, и не сходи теперь с ума сама, разглядывая в нем свои потери,— увы, весна ушла, и ныне в двери стучит не осень даже, а зима.

5

В этом лукавом сонете содержится намек на обычай стареющих красавиц посвящать свои зеркала Венере.

САТИРИЧЕСКИЙ РОМАНС

Я пришел к вам нынче сватом, Анхела де Мондракон. Скажем прямо: предостойный кабальеро в вас влюблен. По порядку опишу вам, что за птица ваш жених. Он, во-первых, добрый малый, добрый лекарь — во-вторых. Добрый, ибо врачеваньем нажил множество добра (всем известно, как добреют на хворобах доктора). Ну, а ваш-то в этом деле в самом деле молодец: если он вошел к больному, то больной уж не жилец. Люди врут, что трусоват он, но не верьте вы вранью: истребил он больше смертных, чем воитель Сид в бою. Из любого вынет душу мановеньем он руки. Рядом с этим эскулапом остальные — сопляки. Всем известно: раз в деревне больше мертвых, чем живых, значит, там бушует оспа или… лечит ваш жених. Вот таких бы костоправов да в гвардейский эскадрон! То-то был бы супостату сокрушительный урон! Ну, а если по оплошке выживает вдруг больной, ваш жених просчет исправит дозой снадобья двойной. И кого б ни отпевали, под рыданья хороня, лекарь наш в тетради пишет: «Он лечился у меня…» Ни один больной доселе у него не умирал: не дает он им усопнуть — убивает наповал. Сколько раз судью просил он: «Не платите палачу! Лучше висельников ваших я задаром полечу!» Дон-Погибелъ — так в народе в основном его зовут, но иные не согласны: он-де — Доктор-Страшный-Суд. Душегуб по убежденью, не проглотит он куска, не воскликнув перед этим: «Заморю-ка червячка!» Он лишь из любви к убийству убивает время за тем, что мечет кости — или режет правду за глаза. Я

портрет его рисую вам, ей-богу, без прикрас. Что же сей любитель смерти насмерть вдруг влюбился в вас? Он узнал, что красотою вы разите наповал, и сказал: «Как раз такую пару я себе искал!» Что ж! Идите замуж смело, и ручаюсь головой, что, поскольку смерть бессмертна, вам вовек не быть вдовой. Ну, а если не по нраву все же вам такой жених, то пе знайтесь с докторами — и останетесь вживых.

ЛИРИЧЕСКАЯ ЛЕТРИЛЬЯ

Будь кумиром у толпы, но и в миг апофеоза помни: то, что нынче — роза, завтра — голые шипы. Роза, ты ли не красна? Только что ж красой кичиться; ведь она едва родится, как уже обречена. Так какого же рожна хвастать тем, что утром рано всех румяней в мире ты, коль с приходом темноты осыпаются румяна, как осколки скорлупы?! Будь кумиром у толпы, но и в миг апофеоза помни: то, что нынче — роза, завтра — голые шипы. И какой, скажи, резон похваляться в час рассвета, что пришла пора расцвета и раскрылся твой бутон? Тем скорей увянет он! Помни, чванная дуреха; за зарей грядет закат; краше розы во сто крат станет куст чертополоха по капризу злой судьбы. Будь кумиром у толпы, но и в миг апофеоза помни: то, что нынче роза, завтра — голые шипы.

ЛУИС КАРРИЛЬО ДЕ СОТОМАЙОР

ОБ ОСТАНКАХ ДЕРЕВА, ИСПЕПЕЛЕННОГО ЮПИТЕРОМ

Смотри, как ствол могуч и величав, он горд — сторукий! — молодым цветеньем, и, даже рухнув, он глядит с презреньем на небо, распростертый среди трав. Но Громовержец, гордеца поправ, уже карает дерево смиреньем: цветение унижено гниеньем — где гордой кроны непокорный нрав? Смотри, что сотворяет луч разящий, подумай о Юпитеровой власти, о том, как ствол печально наземь лег. Умерь гордыню и для пользы вящей открой глаза, чтоб на чужом несчастье усвоить жизни горестный урок.

ПРИМЕР ТОГО, КАК ИСЧЕЗАЕТ ТО, ЧТО БЫЛО

Тот, кто Пегасом был во время оно, покорно сносит гнев хозяйских рук, дрожит, едва заслышит окрик слуг, уже на нем дырявая попона. Он, попиравший злато, смотрит сонно, состарившись в ярме, на все вокруг, униженный — тяжелый тянет плуг, снося удары плети удрученно. Когда-то пролетал он ветром быстрым, с дыханьем состязаясь норовистым, а ныне — самый дряхлый из коней. Он гордым был в свое младое время, но на его хребет легло, как бремя, седое время, всех времен сильней.

ЛЕГКОСТИ ВРЕМЕНИ И ЕГО УТРАТЕ

О суетное время, ты как птица, как молодая лань среди полян, ты дней моих и радостей тиран, судьбой моей вершит твоя десница! Поймать ли то, что так привольно мчится, лукаво ускользает, как туман? Приманка дивная, чья суть — обман! Мой свет, в конце которого темница! Твой гнев изведав, я смирился разом, сбирая крохи за косой твоею,— о просветленье, горькое стократ! Я был слепцом, стал Аргусом стоглазым, я вижу, как ты мчишь — и цепенею! Как таешь ты, утрата из утрат!

О ПРИГОВОРЕ, ВЫНЕСЕННОМ САМСОНУ СУДЬЯМИ

На путы в удивленье зрит Самсон, и путы в удивлении: что стало с тем, кто, как нити, их срывал, бывало? Они дрожат, но ведь дрожит и он. Тот, что врата вознес на горный склон, гигант, неистощимых сил зерцало,— перед врагами клонится устало, коварно взятый хитростью в полон. Судья жестокий входит, обрекая его глаза на смерть, а он, вникая в обман, с улыбкой молвит палачам: «Коль я не мог увидеть, что Далила меня, могучего, перехитрила,— я сам проклятье шлю моим очам!»