Exuvium
Шрифт:
А успешная актриса не вспоминала о своей семье на протяжении нескольких лет, затем на заре популярности вернулась к бывшему мужу, надеясь, что тот её примет. Так всё и случилось, ведь шериф Эртон был добрым и отчасти наивным, так и не смог забыть свою первую и единственную любовь, хотя не рассказывал об этом никому, даже своей дочери.
Девушка же безумно разозлилась, поклялась себе до последнего дня своей жизни помнить тот злополучный восемнадцатый день рождения, когда незнакомая женщина с лисьим взглядом и высокими скулами ворвалась в тихую жизнь их семьи. Одетая в дорогое, переливающееся на свету
Она в одно мгновение подлетела к дочери на высоких каблуках, и Шелби окутал мерзкий запах приторного парфюма, табака и карамели. Тонкие женские руки обхватили плечи, словно змеи, а над ухом раздался тонкий, хрипловатый голос:
– С днём рождения, Шелли2.
Чужое имя резануло по ушам, заставляя девушку отшатнуться и с недоумением посмотреть на незнакомку. Она даже не удосужилась узнать точное имя своей дочери, чтобы нормально поздравить её: не это ли говорило о полном отсутствии интереса Маргарет ко всему, что касалось семьи? Только в тот день Шелби увидела настоящую эмоцию на лице женщины – стыд. Хотя казалось, что он и вовсе отсутствовал, раз чужой человек посмел разрушить такой трепетный, памятный день.
Но и этого актрисе было мало. Она отравляла домашний уют и некогда счастливую семью своим присутствием два года, редко уезжая на съёмки в скучной опере или на фотосессии, чтобы испортить своим постаревшим лицом обложку второсортного журнальчика. Такие дни Шелби ждала, как второй приход Иисуса, да и сам глава семейства, казалось, вздыхал с облегчением, стоило только стуку каблуков стихнуть. Иногда у него безумно болела голова: в ней будто эхом раздавались звонкие постукивания шпилек по плитке и дереву.
Первое время Маргарет старалась наладить отношения с дочерью: привозила ей различные сувениры с городов, в которых она выступала, но все они потом благополучно летели в мусорную корзину. Поначалу женщину стыдил взгляд серых глаз, который прямо говорил: «Тебе здесь не рады. Можешь проваливать». Попытки купить любовь и смирение девушки длились ровно полгода, пока Шелби прямо не сказала артистке, что подарками та свою вину загладить не сможет. Обида, смешанная с непониманием и юношеским максимализмом делали из подростка этакого зверька, которого невозможно было приручить. Каждодневные придирки, представления, которые специально затевались младшей втайне от отца напоминали соперничество животных за территорию. Более молодая особь пыталась показать старой, где её место, с концами выгнать её из дома, да так лихо, чтобы она не посмела даже подумать о возвращении.
Тогда и начался период разбитой посуды, смытой в унитаз косметики, разорванной и разрезанной одежды. Маргарет не смогла этого стерпеть и покинула злополучный дом со скандалом. Ей тогда безумно хотелось оттаскать наглую девчонку за волосы, истоптать её в осколках любимой разбитой чашки, но она могла только выкрикивать ругательства, собирая уцелевшие пожитки в чемодан. Она надеялась выпросить поддержку хотя бы у Уильяма, но мужчина не собирался помогать женщине, которую, вопреки своим чувствам, всё же считал чужой. Дом не принимал её, выплёвывал с позором, будто испорченную еду.
Но
– Отвратительно выглядишь. Что ты сделала со своими волосами? Знаешь, эта причёска тебе не идёт, – говорила она, затягиваясь сладковатым дымом и выдыхая его в сторону дочери, затем специально прошлась свободной ладонью по своим чёрным волосам, убирая их за тонкие плечи.
Ей не хватало только бокала дорогого красного вина для пущего эффекта. Но даже если бы сейчас он был у Маргарет в руке, она пролила бы его, испортив свой наполненный пафосом триумф. Пальцы с сигаретой дёрнулись, как и вся женщина, стоило только девушке кинуться в её сторону. Она не получила удара по щеке, только увидела перед собой тонкую, бледную ладонь с длинными пальцами. В них были зажаты футляр, фотография и бейсболка. Девушка бережно отряхнула их от пепла и прижала к груди, затем затравленно посмотрела на женщину.
Та в ответ только хмыкнула и затянулась снова.
– Зачем пришла? – наконец заговорила Шелби, потом замолчала, удивляясь своему хриплому, дрожавшему, напоминающему звучание басовой струны, голосу.
– Да вот, хотела навестить свою неблагодарную дочь в такое трудное для нашей семьи время.
– Она никогда не была нашей. Не смей так говорить, – прошипела девушка, сжимаясь и напрягаясь, словно ощерившаяся кошка. – Ты была у него?
– Да. Только больше я тебе ничего не скажу. А то вдруг мой голос рассердит тебя ещё больше, и ты бросишься на меня с ножницами и разрежешь моё платье. Оно далеко не дешёвое, – повиляв в воздухе острым носком туфли, пробормотала женщина.
В минутной тишине раздался очередной настойчивый, нетерпеливый залп стуков. Шелби невольно вздрогнула, цокнула, зная, что её замешательство не осталось без внимания коварной женщины. Та улыбнулась, расселась в кресле настолько вальяжно, насколько ей позволяло короткое платье с кокетливым вырезом на бедре. Она попыталась разбавить столь вызывающий для средних лет образ высоким хвостом, но вместо этого только выделила лисий взгляд. А, может, она и не старалась скрыть свою истинную сущность.
Думать о таких мелочах девушка перестала довольно быстро, ловко вскочила с дивана и побежала открывать дверь настойчивому гостю, чтобы прекратить пытку для ушей в виде неутихающего стука. Сегодня будто все сговорились против Шелби, специально злили её и надеялись, что она из-за накатившей ярости потеряет рассудок. Подозрения снова пали на Маргарет, которой ничего не стоило пригласить сюда своего юриста и нотариуса, как только та прознала о ранении шерифа. Никто бы не удивился, если бы уже завтра из дома вынесли все ценности, а живущую там семью выгнали на улицу со скандалами и позором. Месть ожидали и о ней знали, поэтому юная хозяйка была особо осторожна и не собиралась сдаваться: костьми ляжет, но отстоит своё жилище.