Эйфельхайм: город-призрак
Шрифт:
К нему присоединился Иоахим:
— Похоже на деревню мертвых. Дитрих осенил себя крестным знамением:
— Да отвратит Господь твои слова.
Вновь настала тишина, пока монах не заговорил вновь:
— Нужна ли кому-нибудь помощь? Пастор махнул рукой:
— Какую помощь мы можем оказать? Он отвернулся, но Минорит схватил его.
— Утешение, брат! Телесные болезни — малейшие из невзгод, ибо все они закончатся со смертью, а смерть это пустяк. Но если погибает дух, то все пропало.
И все же Дитрих не мог двинуться с места. Он обнаружил, что боится чумы. Media vita in morte summus. «Посреди жизни мы обретаемся
Ганс положил руку на плечо Дитриху, и тот вздрогнул от прикосновения.
— Мы пойдем, — сказал крэнк.
— Демон, идущий по улице и выкликающий больных? Это утешит здешний народ.
— Так мы все-таки демоны?
— Испуганный человек может узреть беса в знакомом и направить свой ужас перед тем, что не воспринимается чувствами, на то, что зримо.
— Бессмыслица!
— Несомненно, но именно так народ и поступит.
Дитрих шагнул вниз по тропинке, остановился в нерешительности, затем нетвердой походкой проделал путь до конца. Когда священник подошел к домику Терезии, на его оклик отозвался пронзительный голос, который он едва узнал:
— Убирайся прочь! Твои демоны навлекли это на нас! Обвинение не поддавалось логике. Чума уже опустошила области, где в глаза не видели крэнков, но на Терезию доводы чистого разума никогда не действовали. Он продолжил путь к кузнице и там обнаружил Ванду Шмидт, уже разговаривающую с Иоахимом.
— Ты не обязан был приходить, — сказал Дитрих монаху, пока оба шли по противоположным сторонам улицы, но тот в ответ лишь пожал плечами.
И так они проверяли дом за домом, пока на самом краю деревни не достигли хижин батраков. Входя в домик Мецгер, Дитрих уверял себя, что Труда всего лишь заразилась ящуром. Черные прожилки на ее руке указывали на то, что яд уже распространился. Труда умрет, подумал он, стараясь не выдать мыслей ни жестом, ни словом, молясь о благословении за них.
Пастор вернулся на гребень, где сходились Церковный и Замковый холмы, и подождал Иоахима, переходившего луг по пути от домика мельника. Овцы заблеяли, когда Минорит прошел среди них.
— Они в порядке? — спросил Дитрих, указывая на дома, выстроившиеся в ряд по другую сторону луга, и монах кивнул.
Священник неожиданно почувствовал невыразимое облегчение:
— Значит, никто больше.
Иоахим отшвырнул ногой дохлую крысу с тропинки и посмотрел на вершину Замкового холма.
— Остается еще курия — именно там впервые показалась чума.
— Я расспрошу Манфреда и его людей. — Порывисто он обнял монаха. — Тебе не было нужды подвергать себя опасности. Забота об этом стаде лежит на мне.
Иоахим пристально взглянул на издыхающую овцу, словно спрашивая себя, какое стадо Дитрих имел в виду.
— Фогт пренебрегает своими обязанностями, — сказал он. — Мертвое животное следует сжечь, или же мор выкосит все стадо. Овец моего отца однажды постигла эта участь, и два пастуха умерли вместе с ними. Это
— У Фолькмара теперь есть иные заботы, нежели деревенские овцы.
Монах неожиданно улыбнулся:
— Зато у меня их нет. «Паси овец Моих», — сказал Спаситель, но не всякая пища есть хлеб. Дитрих, этот обход оказался непростым делом, но путешествие совершить легче, если есть спутник.
В конце концов, заболел только Эверард, который сейчас мирно спал. Дитрих даже понадеялся, что на этом все закончится. Ганс лишь щелкнул жвалами, но ничего не сказал.
Крэнки Готфрид и Винифред взяли две упряжи для полетов и слетали вниз в долину, похоронить несчастных жителей. Мертвых тел оказалось столько, что пришельцы решили использовать громовую глину для раскопки. Дитрих засомневался, подходящий ли это способ, но затем решил, что могила, появившаяся в одночасье, возможно, как нельзя лучше подходит для столь быстро вымершей деревни. Он произнес над ними слова молитвы, используя «рупор», который захватила с собой Элоиза.
После этого Ганс пополнил живительные емкости говорящей головы, развернув сделанный из стекла триптих. Тот обращал солнечный свет в эссенцию elektronik. С точки зрения натурфилософии один род огня мог превратиться в другой, но практическая алхимия процесса ускользала от понимания Дитриха.
— Почему чума пришла сюда? — внезапно спросил Дитрих. Крэнк наблюдал за символами на теле «домового», показывающими, насколько полны живительные емкости.
— Потому что она распространяется повсюду. Почему бы и не здесь? Но, Дитрих, друг мой, ты говоришь о ней словно о животном, которое ходит туда-сюда с какой-то целью. У нее нет цели.
— Это не утешает.
— Должно ли здесь искать утешения?
— Жизнь без цели не стоит того, чтобы ее прожить.
— Разве? Послушай, друг мой. Жизнь всегда стоит того, чтобы ее прожить. Мой… Ты бы сказал «дед». Мой «дед» провел много… месяцев… загнанным в заброшенное гнездо… город… разрушенный… разрушенный воздушным нападением. Его собратья по гнезду погибли в огне. Его кормилица умерла у него на руках от ужасного взрыва, более страшного, чем от черного пороха. Он не знал, где найдет завтра пищу. Но его жизнь стоила того, чтобы ее прожить, поскольку в таком положении поиск пропитания на завтра составлял цель; каждый следующий рассвет становился победой. Дед никогда не жил так, как в те месяцы, когда смерть постоянно маячила поблизости. Жестоким существование казалось уже моему выводку, который ни в чем не нуждался.
Когда забрезжила заря вторника и никто не заболел, селяне выползли из домов, заговорив друг с другом вполголоса. Из манора долетела весть, что Эверард успокоился, а его горячка, казалось, чуть спала.
— Может, деревня отделается только этим, — сказал Грегор Мауэр, когда Дитрих утром проходил мимо.
— Дай-то Бог, — ответил священник.
Они стояли на дворе каменщика, посреди пыли и щебня. Оба сына Грегора прохлаждались неподалеку в кожаных фартуках и толстых перчатках. Младший, нескладный отрок почти десяти стоунов [257] веса, держал в руке отвес и рассеянно им покачивал.
257
Один стоун равен 6,35 кг.