Эйлин
Шрифт:
Ребекка чуть сжала мою ладонь и откинулась назад, как будто изучая меня; во взгляде ее искрилось веселье. Когда я сбросила свою пелерину, она откомментировала мой вид примерно так:
— О боже, ты выглядишь роскошно.
Я покраснела. Мой вид трудно было назвать роскошным. Она просто была добра ко мне, и это меня смутило. Я проглотила виски, поданный барменом.
— Я думала, найти это место будет трудно, но вот я здесь. — Ребекка указала на чучело рыбы-молота, висящее на стене. — Разве это не забавно? Хотя на самом деле немного грустно.
Она просто болтала ни о чем. Мужчины останавливались, прислонялись к стойке рядом с ней, но она словно бы не замечала их. Кто-то поставил на музыкальном автомате «Мистер Одиночество», песню Бобби Винтона. Я всегда ненавидела эту песню. Я пила пиво мелкими быстрыми глотками, а Ребекка жаловалась на холод, на обледеневшие дороги, на суровые зимы Новой Англии. Я была признательна за то, что просто могу сидеть здесь, быть рядом с ней и слушать ее болтовню.
Через минуту или две она посмотрела мне в лицо.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— О да, я в порядке, — ответила я. Ребекка выжидательно смотрела на меня, так что я решила, что нужно рассказать побольше, однако смогла придумать только одну тему. — С моей машиной что-то не в порядке. Мне приходится ездить, открыв все окна, иначе она наполняется дымом.
— Звучит просто кошмарно. Выпей еще виски. Я настаиваю. — Ребекка махнула рукой Сэнди и указала на наши опустевшие стаканы. — А твой муж не может починить машину?
— А я не замужем, — сообщила я ей, смущаясь оттого, что Сэнди мог услышать меня. Но, конечно же, я не была замужем. Она просто дразнила меня.
— Я не хотела строить предположения. Некоторые люди странно относятся к холостяцкой жизни. — Ребекка говорила, аккуратно подбирая слова. — Лично я не вижу в этом большой проблемы. Я сама не замужем. — Она постучала ногтями по ножке своего бокала. — Брак меня попросту не интересует.
— Не говори этого тем парням, — сказала я, изумившись собственной храбрости. Я краем глаза посматривала на мужчин за столом — те перешептывались друг с другом, словно бы делясь мнениями или замышляя что-то. Все они с виду были мне знакомы — наверное, приятели Джоани, — но по именам я их не знала.
— Ты забавная, ты это знаешь? — продолжила Ребекка. — Я всегда была одна. А когда рядом появлялся парень, это было просто для развлечения, к тому же ненадолго. Я никогда не задерживаюсь надолго — нигде и ни с кем. Это в некотором роде мой образ жизни или моя патология — зависит от того, с кем я разговариваю. — Она помолчала, глядя на меня, и спросила, широко раскрыв глаза в комическом ужасе: — С кем я разговариваю? С кем я болтаю?
— С Эйлин, — непонимающе отозвалась я, потом снова покраснела, осознав, что она просто подшучивает над моей молчаливостью.
Я была рада, что Ребекка не замужем и не собирается искать мужа. Именно так поступали в те дни девушки — охотились на мужей. Интересно, она вообще вышла впоследствии замуж или нет? Мне нравится представлять ее рядом с низкорослым, совершенно заурядным внешне
Сэнди поставил перед нами новые напитки.
— Это все за мой счет, — сказала Ребекка, обводя пальцем наши стаканы.
— За их, — поправил Сэнди, кивнув на мужчин за столом.
— О нет, — возразила Ребекка. — Не пойдет. Вот аванс.
Она бросила на стойку двадцатидолларовую купюру. Сэнди оставил бумажку лежать там, где она упала, и сделал Ребекке еще мартини — вероятно, второй мартини, который он делал в своей жизни.
Я отчетливо помню эти сцены и привожу их здесь потому, что мне кажется: они многое говорят о том, как Ребекка завлекала меня, как ей удалось завоевать мое доверие. Сначала она разожгла во мне ревность, потом старательно гасила ее. Полностью отвергая мужчин, собравшихся в баре, а затем и всех мужчин в целом, она успокоила мои подозрения о ее отношениях с Ли Польком и обуздала мой страх того, что она может отнять у меня Рэнди.
Ребекка пригубила свой напиток и ткнула пальцем в двадцатидолларовую банкноту, так и лежащую на стойке.
— Мужчины и их деньги. — Она точно знала, что нужно сказать. — Но довольно обо мне. Поговорим о тебе. Ты давно работаешь в «Мурхеде»?
— Три или четыре года. — Мне трудно было подсчитать. В присутствии Ребекки мое прошлое словно бы превращалось в ничто. — Это должна была быть временная работа. Я собиралась вернуться сюда ненадолго, пока моя мать была больна, — объяснила я. — А потом она умерла, а я осталась работать в тюрьме. И время просто пролетало мимо. — Я повысила голос так, чтобы он звучал бодро и небрежно.
— О нет. Боже мой. — Ребекка покачала головой. — Звучит просто чудовищно. Тюрьма — это не то место, где время летит. Святый Иисусе… А еще смерть твоей матери… Ты, должно быть, жаждешь уехать отсюда, верно?
— Я здесь всем довольна, — солгала я, делая глоток пива.
— Знаешь, я тоже сирота, — сообщила Ребекка. Я не стала поправлять ее и говорить, что мой отец еще жив. — Мои родители умерли, когда я была маленькой. Утонули. Меня вырастил мой дядя, в одном из западных штатов, где тепло и солнце. Мне никогда не понять, как вы тут живете — зиму за зимой. Просто кошмар — так темно, так холодно… Это просто сводит меня с ума.
Ребекка рассказывала об океане, о том, как любила гулять на побережье — в детстве она часами играла на горячем от солнца песке, и все такое. Потом заговорила о своем переезде в Кембридж, как они с подругами участвовали в гонках гребных лодок на реке Чарльз. Она любила зеленую листву и историю, посмеивалась над интеллектуалами — «занудами», — говорила, что у нее «случился странный роман с Новой Англией». И ни разу не упомянула о своей учебе в Гарварде. Она вообще ничего не сказала о своей профессии.