Эйлин
Шрифт:
Я специально приоделась ради такого случая. Из вещей матери я составила ансамбль, который, как я считала, придавал мне более свободный вид — темно-синего цвета, конечно же. Я даже надела старое ожерелье из фальшивого жемчуга. В то утро я причесалась и более тщательно накрасила губы, нанеся по краям рта немного пудры, чтобы помада не размазывалась. Я помню это, потому что, как уже говорила, я была одержима своим внешним видом. Как ни иронично, несмотря на эту одержимость, почти всегда я выглядела неряшливо и даже отвратительно. «Уродливо», — как говорил мой отец. Однако в то утро мне казалось, что я смотрюсь намного лучше. «Со вкусом», — пожалуй, сказала бы я. В любом случае я пошла за Ребеккой, постукивавшей изящными каблучками по линолеумному полу, и когда мы оказались в раздевалке, она обернулась ко мне, спросив:
— Вы не могли бы помочь мне снова открыть мой шкафчик?
Сейчас я полагаю, что эта беспомощность была своего рода флиртом, манипуляцией, призванной подчинить меня, но в ту пору я, конечно же, не могла этого понять. Я с абсолютной точностью набрала цифры на колесике, краснея от удовольствия, словно мое умение открывать шкафчики было признаком великих талантов.
— Но откуда вам известна моя цифровая комбинация? — спросила она.
Дверь шкафчика с резким щелчком отворилась. Я гордо отступила назад и пояснила:
— Все комбинации одинаковые. Только не говорите нашим дамам — их всех хватит удар.
— Вы забавная, — заявила Ребекка, морща нос.
В руках она держала портфель и маленькую кожаную сумочку, из которой переложила в карман кофты сигареты в портсигаре. Кофта ее выглядела такой мягкой — наверное, из ангоры или кашемира, — что словно плавала вокруг Ребекки, подобно сахарной вате. В тот день — во второй раз, когда я видела ее, — она была облачена в одежду разных оттенков фиолетового: лавандовый, фиалковый, сливовый. Другую женщину за подобное одеяние я мысленно обозвала бы «потаскушкой»: платье Ребекки было облегающим и изящным, совершенно не подходящим для работы в тюрьме. В конце концов, мы сюда пришли не на романтический вечер. Но Ребекка не была потаскушкой. Она была божественна. Я смотрела, как изящно она изгибает руку в локте, вешая пальто в шкафчик.
— Я знаю, что носить мех неправильно, — произнесла Ребекка, заметив мой взгляд. — Но я ничего не могу с собой поделать. Шиншилла. — Она погладила воротник своего пальто, словно это была кошка.
— Нет-нет, — отозвалась я. — Мне просто нравится ваш портсигар.
— О, спасибо, — сказала она. — Это подарок. Видите, на нем мои инициалы.
Она достала портсигар из кармана и протянула мне. Он был серебристого цвета, с тонкими бороздками на поверхности, размером с колоду игральных карт. Я хотела спросить: «Подарок от кого?» — но прикусила язык. Ребекка открыла портсигар и предложила мне сигарету. Это были толстые «Пэлл-Мэлл» без фильтра, самые крепкие сигареты, которые я когда-либо курила. Несколько лет спустя я только их и покупала некоторое время — меня, как ни странно, привлекала красота девиза, начертанного поперек их логотипа — щита, поддерживаемого двумя львами. Per aspera ad astra. «Через тернии к звездам». Тогда мне казалось, что это точное описание моего тяжкого положения, хотя на самом деле, конечно же, оно таковым не было. Ребекка, красиво выгнув запястье, поднесла мне зажигалку. Это привело меня в восторженный трепет. Раскуривая собственную сигарету, она склонила голову набок, словно задумчивая птица, и чуть заметно втянула щеки. Я помню все это совершенно отчетливо. Конечно же, я была безрассудно увлечена ею. Лишь потому, казалось мне, что я знаю ее, я уже поднимаюсь над своей горестной жизнью, уже выкарабкиваюсь из этого болота.
— Обычно я не курю, — пояснила я, слегка закашлявшись. Хотя в моей сумочке лежала пачка «Салема».
— Отвратительный обычай, — отозвалась Ребекка, — но именно поэтому мне нравится. Однако женщине не очень подходит. От курения зубы желтеют. Видите? — Она чуть наклонилась ко мне, приподнимая пальцем верхнюю губу и обнажая десны, чтобы я могла видеть ее зубы. — Видите, какие желтые? Это все кофе и сигареты. И красное вино.
Однако зубы у нее оказались безупречны: мелкие и белые, словно бумага. Десны были розовые и блестящие, а кожа лица — чудесно гладкая, словно у ребенка, идеально ровная и чистая. Таких женщин можно встретить время от времени — красивых, точно маленькие девочки, невинных и большеглазых. Щеки у нее были полные, но крепкие, как наливное яблоко. Розовые губы были дивной формы, однако на них виднелись трещинки. При виде этого легкого несовершенства я испытала едва заметное разочарование — и одновременно удовлетворение.
— Я не пью кофе, — сказала я, — так что, казалось бы, у меня должны быть идеальные зубы. Однако они все гнилые из-за моей расположенности к сладостям.
Это слово — «расположенность» — в те времена не входило в мой
— Глядя на вас, я бы никогда этого не подумала! — Она широко улыбалась, положив руки на бедра. — Вы невероятно тоненькая! Мне так нравится то, какая вы маленькая. — Эти слова были подобны райскому пению. А затем она продолжила: — Я, конечно, тоже худая, но при этом высокая. В высоком росте есть свои преимущества, но большинство мужчин для меня слишком низкие. Вы, может быть, заметили — или мне только так кажется, — что в наши дни мужчины становятся все ниже и ниже?
Я кивнула, закатив глаза в знак согласия, хотя вряд ли могла что-то ответить на ее вопрос. Ребекка положила сумочку в шкафчик и заперла его.
— Они — как мальчишки. Трудно найти настоящего мужчину или хотя бы того, кто таковым выглядит. Правду говоря, — начала она, и я затаила дыхание, — я опять забыла комбинацию цифр. Но больше я не буду вас беспокоить. Уверена, что вам и без того есть чем заняться. Я записала его где-то на листке, он лежит в моем рабочем столе. Теперь мне бы найти дорогу в тот кабинет, который мне отвели вчера… Но в этом я тоже не буду просить вашей помощи. Я, пожалуй, найду это место по нюху. По запаху старой кожи. — Она сделала паузу. — В кабинете Брэдли, который находится рядом с моим, стоит старая кушетка — ну, знаете, такая, как у любого врача. Как это по-фрейдистски, — заметила Ребекка, саркастически распахнув глаза. — В смысле, как это устарело.
— Брэдли? — Я совсем забыла про преемника доктора Фрая — лысого доктора Брэдли Морриса. Кажется, он был тощим. Был ли он настоящим мужчиной, по меркам Ребекки? Были ли они как-то связаны между собою?
— Новый мозгосушитель, — напомнила она. — Правду говоря, — Ребекка снова употребила эту фразу, — мне кажется, что его собственные мозги еще недостаточно ссохлись, если вы понимаете, что я имею в виду.
Эти слова поставили меня в тупик. Относились ли они к его телосложению? Я была словно мальчишка-подросток, запутавшийся в словах. Видя мой недоумевающий взгляд, Ребекка пояснила почти извиняющимся тоном:
— У него большая голова. Но я шучу. Он кажется мне довольно милым человеком.
Я проклинала себя за тугодумие. Я хотела объяснить, что на самом деле я умная и начитанная, что училась в колледже и знаю, кто такой Фрейд, что я не такая, как все здесь, что я исключение… но это все казалось мне жалкими самооправданиями.
— Я никогда не была в его кабинете, — сказала я вместо этого. — Доктор Фрай всегда запирал его, и туда было разрешено входить только мальчикам.
Я не обладала таким быстрым разумом, как у нее. Я была неуклюжей, медленной, скучной. Я ничем не могла произвести впечатление на Ребекку, кроме своего роста. Мне нужно было расспросить ее о ней самой, о том, что она планирует делать в «Мурхеде», как вышло, что она устроилась на работу в тюрьму, каковы ее цели, ее мечты и устремления, — но в те времена мой мозг не мог додуматься до всего этого. У меня не было должного воспитания. Я не умела заводить друзей.
— Приходите в любое время, — тем не менее пригласила Ребекка. — Если, конечно, дверь не будет закрыта — стало быть, у меня кто-то из мальчиков.
— Спасибо, — ответила я, стараясь, чтобы мой тон звучал профессионально. — В следующий раз, когда буду проходить мимо, загляну к вам.
— Вы Эйлин, верно? — спросила она, наставляя палец мне в живот. Я густо покраснела и кивнула. — Зовите меня Ребеккой. И на «ты», — сказала она, подмигивая, и зацокала каблучками прочь.
У меня кружилась голова от восхищения и стыда. Она запомнила мое имя. Это очень много значило для меня. Я совсем забыла о деле Леонарда Полька. Придя в то утро на работу, я надеялась, что Ребекка вернет его — на тот случай, если миссис Стивенс заметит отсутствие папки и спросит меня об этом. Но какое мне дело было до этого теперь? У меня была настоящая подруга — она знала меня, хотела общаться со мной, я ощущала свою связь с ней. В последующие годы я воспроизводила в памяти этого разговор с Ребеккой — так же, как и все наши разговоры с ней, — снова и снова, пока не вычислила, каким образом ситуация сложилась так, как сложилась. Но в тот момент я просто была счастлива. Встретиться с Ребеккой — все равно что научиться танцевать или открыть для себя джаз. Все равно что впервые влюбиться. Я всегда ожидала, что будущее обрушится на меня, словно лавина великолепия, и в тот момент мне казалось, что это действительно случилось. Для этого понадобилось лишь встретить Ребекку.