Эйзенхауэр. Солдат и Президент
Шрифт:
Однако он не стал объявлять о своей поддержке Никсона, пока республиканцы, собравшиеся на предвыборную конференцию, не выдвинули Никсона кандидатом в президенты. После заявления Рокфеллера об отказе от дальнейшей борьбы Марвин Эрроусмит спросил Эйзенхауэра на пресс-конференции, одобрит ли он теперь выдвижение Никсона на этот пост. Эйзенхауэр не ответил прямо, а заявил, что "среди членов Республиканской партии есть несколько выдающихся деятелей, деятелей крупного масштаба, которые по своим данным могут соответствовать требованиям, предъявляемым к претендентам на этот пост...". Затем как-то не очень убедительно он объявил, что Никсону "мое отношение не незнакомо". На этой же пресс-конференции Уильям Кнайтон спросил, может ли страна рассчитывать на совет Президента, кого из республиканцев считать удовлетворяющим предъявленным требованиям. Эйзенхауэр ответил, что "таких людей несколько".
Но, несмотря на это, он совсем не упускал из виду проблему выдвижения кандидатов на пост президента как таковую. Он старался убедить Роберта Андерсона, что ему надо согласиться на выдвижение. Когда тот отказался, он попросил Овету Калп Хобби, чтобы с ее помощью республиканцы из Техаса организовали кампанию в поддержку Андерсона как деятеля, пользующегося известностью в своем штате. Если это окажется невозможным, то пусть она сама станет кандидатом в президенты. Он старался убедить выдвинуть свою кандидатуру и Ала Груентера*7. Но все было напрасно — никто не хотел перебегать дорогу Никсону, потому что он имел слишком большое влияние в партии.
Одна из основных причин отказа Эйзенхауэра от поддержки Рокфеллера заключалась в том, что речи губернатора Нью-Йорка звучали как эхо высказываний Кеннеди, когда тот затрагивал вопрос расходов на оборону. Убежденность, что Рокфеллер встанет на позицию демократов в вопросах обороны (тратить больше, тратить немедленно и на всевозможные виды вооружений), приводила Эйзенхауэра в крайнее раздражение. "Я не могу относиться спокойно, — сказал Эйзенхауэр 13 января на пресс-конференции, — к завуалированным обвинениям, что ко всему комплексу национальной обороны я подхожу с партизанских позиций". Он решил ввести в действие артиллерию главного калибра, заявив: если речь идет о национальной обороне, то это та проблема, которой "я посвятил всю свою жизнь и знаю о ней больше, чем кто-либо другой, может быть, за очень редким исключением"*8. Короче говоря, он хотел, чтобы люди "доверяли Айку" и отвернулись от критикующих его демократов.
Во время встреч в узком кругу с республиканскими лидерами Эйзенхауэр критиковал кандидатов от Демократической партии резко и откровенно. "Затеяв весь этот шум по поводу цифр, — сказал он о Кеннеди, Саймингтоне и других, — они пытаются выиграть состязание в убийстве". Президент задал риторический вопрос: "Ну сколько же вооружений требуют эти критики, чтобы можно было говорить о возможном пороге сдерживания? Хотят ли они иметь больше и больше "Атласов"* лишь для того, чтобы хранить их на складах? Это просто уму непостижимо"*9.
[* "Атлас" — тип баллистической ракеты большой мощности.]
Военно-воздушные силы пользовались особой заботой со стороны демократов — членов Конгресса, а любимым детищем ВВС был проект создания бомбардировщика Б-70. Эйзенхауэру этот проект совсем не нравился. В феврале он получил длинный меморандум от Кистяковского, посвященный Б-70, который содержал такой вывод: "Очевидный факт заключается в неясности, что может сделать Б-70 такого, чего не могут сделать баллистические ракеты, к тому же дешевле и быстрее". Президент решил аннулировать проект создания Б-70. Генерал Уайт, начальник штаба ВВС, на слушаниях в Конгрессе заявил, что Б-70 "жизненно необходим" для национальной обороны. Разъяренный Эйзенхауэр позвонил министру обороны Гейтсу. Как следует из записей Уитмен, "Президент сказал, что еще со времени "Справедливого курса" и "Нового курса" высшие офицеры в авиации потеряли дисциплину. Он ничто так не осуждает, как потерю дисциплины. Каждый выглядит так, что кажется, будто его принуждают заявить публично о своих личных взглядах". Если главнокомандующий уже принял решение, считал Эйзенхауэр, то каждый офицер каждого рода войск в силу своего служебного долга обязан поддерживать это решение. Республиканским лидерам Эйзенхауэр пожаловался: "...все эти ребята в Пентагоне думают, что на них лежит определенная ответственность, которой я не вижу". Он продолжал: "Я ненавижу произносить это слово, но такой поступок чертовски близок к измене"*10.
Эйзенхауэр боролся в одиночку за снижение расходов на оборону. Его не поддерживали ни Объединенный комитет начальников штабов, ни новый министр обороны Томас Гейтс, ни Маккоун, глава Комиссии по атомной энергии. Не были на его стороне и республиканские лидеры, которые считали, что Объединенный комитет начальников штабов не отклонялся далеко от истины, выражая
Мобилизовав всю свою выдержку, Эйзенхауэр спокойно и терпеливо отвечал на все вопросы. Он утверждал, что никакого отставания по ракетам нет, что престиж Америки, если говорить о гонке в космосе, не находится под угрозой и что нет никаких оснований для других опасений. В подтверждение своих слов он приводил примеры из недавней истории: "Всего три или четыре года назад был поднят большой шум о якобы имевшемся нашем отставании по бомбардировщикам". Конгресс ассигновал на строительство новых американских бомбардировщиков почти на один миллиард долларов больше, чем просил на эти цели Эйзенхауэр. "Последующий анализ разведывательных данных, однако, показал, что первоначальные оценки были ошибочными и что Советы не только не увеличивают строительство своих бомбардировщиков, а, наоборот, сокращают или даже полностью прекращают их производство"*11.
Эйзенхауэр использовал и чисто логические приемы. 3 февраля на вопрос журналиста Мерримана Смита: "Считаете ли вы, что вопрос о том, чтобы догнать русских, очень срочный?" — Эйзенхауэр ответил: "Меня всегда удивляет сама постановка вопроса о том, чтобы догнать. Что действительно необходимо, так это такой уровень достаточности, который обеспечивает адекватность. Когда уже есть порог сдерживания, вполне достаточный, чтобы заставить уважать этот порог, то наращивание добавочной мощи не повышает уровня сдерживаемости". Но Роулэнд Иванс не соглашался, а ВВС настойчиво утверждали: если Б-52 не будут постоянно находиться в полете на боевом дежурстве, то "использование наших тяжелых бомбардировщиков в качестве сдерживающего средства не может быть гарантировано". Ответ Эйзенхауэра был кратким и саркастическим: "Очень многие наши генералы предлагают идеи о чем угодно".
Но ни правда истории, ни логика не были лучшим оружием Эйзенхауэра. Им был его личный престиж, который ценился выше всего. Когда Чарлз Шатт попросил его прокомментировать обвинения демократов в его адрес, будто он "проявляет благодушие, когда говорит народу о тех опасных проблемах, с которыми нам приходится иметь дело в мире", и будто его решимость сохранять бездефицитный бюджет "является препятствием на пути создания новых видов вооружений, которые могут нам потребоваться", выражение лица Эйзенхауэра стало жестким, он покраснел, внимательно посмотрел на Шатта и сказал: "Если кто-либо считает, что я намеренно вводил в заблуждение народ Америки, то я хотел бы сказать ему прямо в лицо, что думаю о нем. Это такое обвинение, которое я презираю. Ни одному человеку во всем мире и никогда я не высказывал такого обвинения". Затем он сказал: "Я не считаю, что мы должны тратить на оборону на один цент больше, чем тратим сейчас". И закончил словами: "Наша оборона не только прочна, она всюду внушает чувства страха и уважения"*12.
Но где бы он ни появлялся, ему всегда приходилось отвечать на обвинения, что он якобы, будучи главным лицом, несущим ответственность за безопасность страны, пренебрегает ее нуждами. В марте 1960 года он присутствовал на одном из официальных ежегодных обедов в Вашингтоне, где главным спикером был сенатор Сайминг-тон. Тема его выступления — необходимость иметь больше вооружения и лучшего качества. Когда он закончил, микрофон взял Эйзенхауэр. Он стал рассказывать о том дне, когда впервые занял Овальный кабинет, и о том, как начальники штабов стали приходить к нему, хотя еще не были развешены картины на стенах и пол не был застлан ковром. Начальники штабов требовали предоставить им больше того и больше другого. Когда он отделался от них, продолжал рассказ Эйзенхауэр, он стал ходить взад и вперед по не застланному ковром полу, подошел к окну и сказал самому себе: "О, мой Бог, как же я влип в это дело?" Он рассказал и о том, как один из присутствовавших объяснил "обязанности и ответственность, связанные с выполнением президентских функций, и насколько они по своей значимости важнее вопроса вооружений... Он затронул проблемы ответственности перед нацией, перед семьей, перед всеми людьми. Он говорил о духовных и материальных ценностях. У слушавших его сложилось полное представление о тех тяжелейших и все же вдохновляющих, вселяющих тепло в сердца людей обязанностях, лежащих на президенте. После этого он пожелал всем спокойной ночи"*13.