Эйзенхауэр. Солдат и Президент
Шрифт:
Он выступал в пользу кандидатуры Никсона и в 1968 году, но, в отличие от 1960 года, у него не было никаких сомнений на этот счет. И не столько потому, что изменилась его оценка Никсона, хотя Никсон и вырос в его глазах, сколько из-за того, что иного выбора не было. Все другие претенденты — Нельсон Рокфеллер, Джордж Ром-ни и Барри Голдуотер — по разным причинам были неприемлемы, а в сравнении с любым кандидатом от Демократической партии Никсон был, в глазах Эйзенхауэра, на десять голов выше.
Уже в 1966 году Эйзенхауэр высказал открыто это мнение. В ноябре, незадолго до выборов в Конгресс, Джонсон выпустил заряд по Никсону, который ездил по стране и выступал в поддержку кандидатов от Республиканской партии. Джонсон назвал Никсона "хроническим участником кампании", который "в действительности никогда не мог
В заявлении, которое широко освещалось в средствах массовой информации, Эйзенхауэр утверждал, что он "всегда испытывал глубочайшее уважение как в личном, так и в служебном плане" к Никсону, который был "одним из наиболее информированных, наиболее способных и наиболее энергичных вице-президентов в истории Соединенных Штатов и в этом качестве внес громадный вклад в четкое функционирование нашего правительства. Он постоянно был в курсе всех важнейших проблем Соединенных Штатов во время моей Администрации. Любое предположение, что это было не так или что я когда-либо не испытывал к Дику Никсону глубочайшего уважения и не ценил его исключительно высоко, является ошибочным"*31. (Следует заметить, что Эйзенхауэр, когда бы ни говорил о Никсоне, никогда не мог дать четкий ответ. И в этом случае он не произнес: "консультировались" с Никсоном по "наиболее важным проблемам", а использовал вместо этого выражение "был в курсе".)
14 марта 1967 года Эйзенхауэр провел экспромтом пресс-конференцию в клубе "Эльдорадо кантри". С ним был губернатор Калифорнии Рональд Рейган. Репортеры шумели и старались вовсю, чтобы Эйзенхауэр обратил на них внимание. Один из репортеров спросил, что он думает о Рейгане, и одновременно другой поинтересовался его мнением о Никсоне. Повернувшись к тому, кто спрашивал о Никсоне, Эйзенхауэр сказал: "Он один из самых способных людей, которых я знаю, это человек, которым я глубоко восхищаюсь и к которому испытываю большую привязанность". Однако большинство репортеров слышали только первый вопрос о Рейгане и предположили, что ответ Эйзенхауэра относится к губернатору. На следующий день газеты процитировали Эйзенхауэра: "Губернатор Рейган — один из тех людей в мире, которыми я больше всего восхищаюсь". Уолтер Кронкайт сделал сообщение в такой же форме в вечернем выпуске телевизионных новостей. Эйзенхауэр позвонил ему с намерением все расставить на свои места. Кронкайт, по утверждению Эйзенхауэра, "с огорчением признал, что свою информацию почерпнул из сообщения в газете и надеется со временем ее исправить". Эйзенхауэр, однако, оказался в тупике; вряд ли он мог дать опровержение, утверждая, что "Рейган — не один из тех людей в мире, которыми я восхищаюсь больше всего". Во всяком случае, он действительно восхищался Рейганом. Как-то в разговоре с Артуром Ларсоном он усомнился: вряд ли Рейган в такой степени правый, как его изображают.
Никсон все еще был его человеком*32. Он это откровенно говорил деятелям Республиканской партии в частных беседах и в переписке. Его стандартным выражением была фраза (как, например, в письме к Фреду Ситону из штата Небраска): "Я не могу подумать ни о ком, кто был бы лучше Дика Никсона подготовлен к принятию на себя всего груза ответственности президентства"*33.
Но эта оценка не была безоговорочной поддержкой выдвижения в кандидаты. Эйзенхауэр не говорил, что Никсон хорошо подготовлен, или "полностью способен", или что-либо в этом роде, он говорил только, что Никсон был лучше подготовлен, чем кто-либо другой. В марте, когда друзья прибыли к Эйзенхауэру в Палм-Дезерт с ежегодным визитом, зашел разговор о политике. Слейтер записал, что "многие из нас все еще возмущены тем, что Никсон не провел в 1960 году избирательную кампанию лучшим образом, и каждый из нас знает один или несколько случаев, когда результаты были бы лучше,
После того как Эйзенхауэр оправился от инфаркта в сентябре 1955 года, врачи уверяли, что с медицинской точки зрения ему вовсе не противопоказано выставить свою кандидатуру на второй президентский срок, они же предсказали, что он сможет вести активный образ жизни в течение десяти лет. В ноябре 1965 года, когда он и Мейми на неделю приехали в Аугусту, в один из вечеров он вдруг отметил, что десятилетний срок истек. На следующий день в комнате Мейми с ним случился второй инфаркт. Он сразу же был помещен в ближайший армейский госпиталь, а через две недели его перевели в госпиталь им. Уолтера Рида. Выздоровление шло медленно, но для семидесятипятилетнего мужчины, перенесшего два обширных инфаркта, удивительно хорошо. Вскоре врачи разрешили ему играть в гольф, но при условии, что он будет передвигаться только в гольф-карте и играть не более чем на трех лунках.
Но сердце его продолжало слабеть, и он понимал это. Он был человеком, который всю жизнь смотрел фактам в лицо. Приближался конец, и он стал готовиться к нему. Он распродал стадо шотландских коров и привел в порядок все свои прочие дела. Он уже решил, что будет похоронен в Абилине, где и выстроил маленькую часовню напротив дома своего детства и рядом с библиотекой и Музеем Эйзенхауэра. Это была маленькая, простая, достойного вида часовня, сложенная из местного песчаника, прекрасно соответствующая небольшому тихому городку на Равнинах. В 1967 году по его указанию гроб с Айки перенесли с кладбища Фермаунт в Денвере и захоронили у ног в том месте, которое он зарезервировал для себя и Мейми.
Той зимой по пути в Палм-Дезерт Эйзенхауэр сделал остановку в Абилине, чтобы посетить часовню. Уже в Калифорнии он выглядел расстроенным и подавленным, и не мыслью о своей собственной смерти, а маленькой пластинкой с надписью в полу часовни над гробом Айки — вещественным напоминанием их с Мейми потери в 1921 году, когда умер их трехлетний сын. Вскоре к нему вернулось, не без помощи друзей, его естественное хорошее настроение. Этому также помогли и выигрыши в бридже, и возможность играть в гольф в великолепном климате пустыни. Эйзенхауэр вместо ворчания по поводу дозволенного ограниченного пространства на поле для гольфа предпочитал шутить на эту тему, сказав как-то своему старому другу из Абилина: "Я думаю, что на следующий год мне придется играть по женской программе даже и на этом поле"*35. В ту зиму ему удалось попасть мячом в лунку с первого удара, о чем он не переставал хвастать.
Мыслями он все чаще обращался к годам своей юности. Посетители отмечали, что он чаще вспоминал то время, когда был кадетом, или свои детские годы в Абилине, или когда был младшим офицером, чем период пребывания в штабе верховного командования союзными экспедиционными силами или в Белом доме. В апреле 1968 года он узнал, что подготовленным планом реорганизации правительственных структур предусматривается передача всех дел Комиссии по американским военным памятникам Управлению по делам ветеранов. Он немедленно написал Президенту Джонсону: "С моей точки зрения, и как младшего офицера, служившего когда-то в Комиссии по американским военным памятникам, и как должностного лица, следившего в течение многих лет за деятельностью комиссии в этой области, я надеюсь, что Вы не одобрите это предложение и отклоните его".
Его мотивы объяснялись не только ностальгией. Комиссия отвечала за состояние кладбищ, некоторые из них были особенно красивы. Ни один гражданин Америки не может посетить их, — например, кладбище в Омаха-Бич, — не испытав при этом прилива гордости, — настолько хорошо они содержатся. Эйзенхауэр объяснил Джонсону, что эти кладбища, закрытые для будущих захоронений, скорее являются памятниками. "Почти все они находятся в других странах, и каждое дорого родным и близким тех, кто погиб во время двух мировых конфликтов. Комиссия по американским военным памятникам всегда поддерживала состояние этих кладбищ на самом высоком уровне". Джонсон удовлетворил просьбу Эйзенхауэра*36.