Ежевичная водка для разбитого сердца
Шрифт:
– Он это сказал, чтобы позлить меня? – спросила Катрин, едва за ним закрылась дверь. – Это вы его подучили так сказать?
– Нет… – Никола все еще смеялся.
– Черт, не может быть! Он ведь даже не актер!
– Ну… в каком-то смысле…
– Кто эта продюсерша? Кто, кто?!!
Не утерпев, она пулей вылетела из квартиры вдогонку Эмилио. Никола повернулся ко мне:
– Вау…
– Ты еще легко отделался.
– Нет, ты постигаешь его логику?
– «Моя родина – весь мир», – повторила я, подражая акценту Эмилио. – С этим не поспоришь, Нико.
Никола тихонько засмеялся и погладил
– Ладно, ладно, извини…
– Не-ее! Это ты меня извини! Это я невыносима! Это я навязалась вам с моими котами, моими соплями, да еще и… ЛОТОК НА КУХНЕ!
Готово дело. Я вошла в фазу несчастной любви под названием: «Я систематически поношу себя». Не самую, надо сказать, приятную для окружающих.
– Держись. Хочешь вина? Мы поужинаем, когда вернется Кэт, но, может быть, пока стаканчик вина?
– У-уууй-я-ааааа… как ты можешь жалеть такую, как я-аааа…
Никола сбежал на кухню. Я осталась на диване, всхлипывая без особого убеждения и ища в себе силы, чтобы достать из-под кровати одного из котов.
– Тебе плохо, потому что Флориан ушел?
Ной смотрел на меня своими большими голубыми глазами.
– Да, – шмыгнула я носом.
– Папе было очень плохо, когда Жюли ушла.
Он уже не говорил «мама» или даже «моя мать» о той, которая все же приходилась ему матерью. Она бросила их пять лет назад, когда Ною едва исполнилось три, чтобы, по ее словам, помогать развивающимся странам в Южной Америке. Я встретила ее через несколько месяцев в Монреале, но так и не сказала об этом Никола, который был убит уходом этой женщины, столь же эгоцентричной, сколь и эксцентричной. Он продал свой бар, который так любил, и стал музыкальным критиком, чтобы иметь возможность работать дома и уделять больше времени мальчику, которого обожал и собирался воспитать один.
– Ты это помнишь? – спросила я Ноя.
– Откуда мне помнить, мне было три года! – в подтексте слышалось: вот дура. – Это Катрин мне сказала.
А, Катрин. Язык без привязи, но самые благие намерения.
– Людям всегда плохо, когда кто-то уходит? – Он задал вопрос, не глядя на меня, сосредоточенный на пиратском корабле, который строил из лего.
– Часто, – ответила я. – Особенно если это кто-то, кого мы любим.
– Тебе-то, кажется, в самом деле плохо.
– Да… Мне очень жаль. Тебе мало радости видеть в своем доме взрослую дуру, которая ревет коровой.
– Мне не мешает.
В его тоне было столько искренности, что я разревелась еще пуще. Тем временем вернулся Никола с двумя стаканами вина. Долго же он их наливал, сумела я подумать. Избегает меня? Прячется? Моя новоявленная паранойя была безбрежным океаном, далеко еще не исследованным.
– Что случилось? – спросил он при виде моих слез. – Ной! Ты пожалел Женевьеву?
В его тоне был явный упрек, как будто
– А что? – спросил Ной, уже ничего не понимавший. Объяснит ли ему Никола потом, что вопреки всему, чему его до сих пор учили, нельзя слишком жалеть взрослую дуру, которая ревет коровой в его доме. Он собирался что-то сказать, когда вошла Катрин.
– Вы не поверите!
В волосах у нее был снег, тапочки насквозь промокли.
– Ты выходила в тапочках? – спросил Никола.
– Ну надо же было мне его догнать! Времени не было надевать сапоги, он ведь раскатывает на велосипеде, зимой-то, черт бы его драл! Короче, знаете что?
Никакой реакции. Даже Ною было известно, что «знаете что?» Катрин ответа не требуют.
– Баба, которую он встретил, – это баба с «Фильм Солей Нуар»!
Опять никакой реакции. Хоть бы кто-нибудь знал, что это за зверь – «Фильм Солей Нуар»? Я – нет.
– «Фильм Солей Нуар»! Это они выпустили «Большую оттепель»!
Гробовое молчание. «Большая оттепель» кому-нибудь что-нибудь говорила? Очевидно, нет.
– Никто не понимает, о чем ты говоришь, Катрин, – фыркнул Ной, отчего его отец расхохотался, а я тихонько прыснула.
– Я пробовалась на главную роль! – выкрикнула Катрин так обиженно, что я прыснула еще раз. Она дала Никола подзатыльник. – Ты же помогал мне репетировать!
– Это роль девушки, которая выгуливает собак и скучает?
– Нет!
– Той, что бродит по Плато [18] в поисках своей идентичности?
– Черт, ты это нарочно?
Катрин пробовалась на столько ролей, что трудновато было все упомнить. Получала она роли редко, и не лучшие. А между тем она была хорошей актрисой. Я видела ее на сцене в трех пьесах, где она блистала и даже была замечена. Но больше – ничего. Мы все были уверены, что предложения так и посыплются после этих постановок, но их не было. Крошечная ролька в телесериале, дурацкая реклама хлопьев быстрого приготовления – и ничего серьезного.
18
Плато-Мон-Руаяль – район Монреаля.
Катрин сама говорила, когда ей случалось немного выпить: «Ничего, достойного меня». Несколько претенциозно, конечно, но она была права. Кукольные личики девушек куда менее талантливых то и дело мелькали на экранах, а Катрин прозябала в безвестности. Ее агентша всегда звонила ей с одними и теми же извинениями от режиссеров и продюсеров: слишком полная, слишком смуглая, слишком типичная.
«Чего бы я только не дала, чтобы быть похожей на тебя», – говорила она иногда. Это было лестно, но до ужаса грустно. Катрин хотела променять свои огромные, почти черные глаза, свой чувственный рот, свою густую шевелюру цвета воронова крыла и нос, доставшийся ей в наследство от отца-армянина, на мои правильные черты и норманнскую бледность, позволявшие мне совершенно раствориться в толпе молодых монреальцев. Квебекское телевидение, судя по всему, желало показывать только самых обыкновенных девушек.