Ежов (История «железного» сталинского наркома)
Шрифт:
– О месте своего рождения я знаю только со слов матери, по воспоминаниям раннего детства. Мать говорила, что родился я в городе Мариамполе, бывшей Сувальской губернии, Литва. Впоследствии уехал в Петроград. Данными о рождении в Петрограде я хотел подстроиться под коренного пролетария и старого революционера.
– О том, что ваш отец был рабочим, вы тоже наврали?
– Да, я наврал про это в таких же целях.
– Кто же на самом деле был ваш отец?
– Отец мой, Иван Ежов, родом из-под Тулы, из крестьян.
–
– Да. Он служил в армии, в музыкальной команде, старшим музыкантом в Мариамполе. Там и женился на прислуге капельмейстера.
– Что делал ваш отец после демобилизации?
– Он был лесником и стрелочником на железной дороге.
– В дореволюционном петербургском справочнике значится Иван Ежов, владелец питейного заведения. Это ваш отец?
– Одно время отец владел чайной.
– У нас есть сведения, что эта чайная служила еще и притоном? Это так?
– Да. Она фактически была домом свиданий...
– Домом терпимости.
– Это был дом терпимости, и отец на этом зарабатывал. Когда чайную закрыли, он малярничал.
– С применением наемного труда?
– Не отрицаю, что в последние годы отец имел одного-двух наемных рабочих и был вроде подрядчика.
– Про свою работу слесарем на петроградских заводах вы тоже умышленно наврали?
– Я это сделал для приукрашивания. Слесарем я работал совсем мало, основным моим занятием всегда было портняжное ремесло.
– А теперь скажите, к какой национальности вы принадлежите?
– Я всегда считал себя русским и так значусь по официальным документам. Я родился в русской крестьянской семье.
– Не скрываете ли вы действительное национальное происхождение? Ведь ваша мать из Литвы.
– В официальных документах моя национальность значится более или менее точно.
– Что значит "более или менее"?
– Это значит, что моя мать родилась в Литве и поэтому по национальности является литовкой.
– В одной из ваших анкет вы писали, что знаете литовский и польский языки. Это мать вас научила?
– Нет. Мать и отец немного знали литовский язык, но дома на нем никогда не говорили. Я служил в Витебске в царской армии, а там было много поляков и литовцев. Вот я и выучил некоторые слова и предложения. Но говорить на этих языках я не умею, в анкете написал, что их знаю, умышленно, в провокаторских целях.
– Следствие располагает данными, что вы знаете еврейский язык. Почему вы это скрываете?
– Я не знаю еврейского языка, если не считать нескольких слов и выражений, которые я узнал от своих знакомых из числа евреев.
– А вот есть сведения, что со своей женой вы часто говорили по-еврейски.
– Это какая-то ошибка. Я не могу говорить по-еврейски. Да и жена, по-моему, знала еврейский язык плохо и никогда ни с кем из евреев на нем не говорила.
Эсаулов, видимо,
Ежов, как обычно, прошелся по ним по диагонали, а потом быстро подписал каждую страницу. Все, нет больше русского потомственного пролетария, питерского рабочего-слесаря Николая Ежова. Теперь вместо него полулитовец мелкобуржуазного происхождения и сын владельца борделя, промышлявший когда-то портняжным делом.
1 февраля 1940 года
В этот день старший лейтенант госбезопасности Эсаулов подписал протокол об окончании следствия. К тому времени, то есть за неполные девять месяцев, первый следователь Ежова Сергиенко заметно продвинулся в должности: ему присвоили звание майора госбезопасности и назначили заместителем начальника Следственной части НКВД СССР. Именно он своей подписью утвердил обвинительное заключение по делу Ежова.
Эсаулов монотонным голосом, иногда сбиваясь, зачитал обвинение. Ежову предъявлялось пять основных обвинений:
– "1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.
2. Изменил Родине, проводя шпионскую работу в пользу польской, германской, японской и английской разведок.
3. Стремясь к захвату власти в СССР, подготовлял вооруженное восстание и совершение террористических актов против руководителей партии и правительства.
4. Занимался подрывной, вредительской работой в советском и партийном аппарате.
5. В авантюристско-карьеристских целях создал дело о мнимом своем "ртутном" отравлении, организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, могущих разоблачить его предательскую работу, и имел половые отношения с мужчинами (мужеложство)".
Закончив чтение, Эсаулов положил документ перед Ежовым и потянулся за графином с водой.
На текст Ежов даже не взглянул. Только теперь он понял, что произошло с ним. Смалодушничал, испугался побоев и такое на себя наговорил. Обманул партию, Сталина. Признался в преступлениях, борьбе с которыми отдал столько сил, работая и в ЦК, и в НКВД. Ведь, по сути дела, он струсил, пошел на поводу у настоящих шпионов и предателей - Берия и его своры. Что подумает о нем Сталин? Он же признался, что готовился отравить его.
Нет, нельзя умирать с таким позором. Ведь он взял на себя преступлений больше, чем совершил Зиновьев, Каменев, Бухарин и Рыков, вместе взятые. Пусть бьют, пусть издеваются, но он не признает этих страшных обвинений. Потребует встречи с кем-нибудь из членов Политбюро и все расскажет. Об этом обязательно узнает Сталин. Тогда пусть он и решит его судьбу.
– Вы согласны с предъявленными вам обвинениями?
– спросил Эсаулов.
– Нет, - ответил Ежов.
– Я требую, чтобы со мной встретился кто-то из членов Политбюро.