Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
самое, что передано нами, но что, кроме этого, в ней есть еще и нечто такое, что
превращает ее в загадку, которую нет охоты разгадывать и которая сводит весь
смысл речи почти на нуль. Дело в том, что г. Достоевский к всеевропейскому, всечеловеческому смыслу русского скитальчества ухитрился присовокупить
великое множество соображений уже не всечеловеческого, а всезаячьего
свойства. Эти неподходящие черты он разбросал по всей речи, где по словечку, где целыми фразами, и всегда
читатели могли яснее видеть, до какой степени речь г. Достоевского теряет в
понимании, благодаря этим заячьим прыжкам, приведем выписки из подлинного, напечатанного текста.
Прежде всего сделаем выписки, доказывающие, что мы имели все
основания передать речь г. Достоевского так, как передали. Вот что г.
Достоевский говорит о духе русского народа:
"...Что такое сила духа русской народности, как не стремление ее, в
конечных целях своих, к всемирности и всечеловечности? Да, назначение
русского человека есть бесспорно всемирное, всеевропейское. Стать настоящим
русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это
подчеркните {Скобки принадлежат г. Достоевскому, (Прим. Г. И. Успенского.)}) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите... Для настоящего русского
232
Европа и удел арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как удел
родной земли... Что наш удел и есть всемирность. Стать настоящим русским и
будет именно значить - внести примирение в европейские противоречия... Ко
всемирному, всечеловеческому братству сердце русское, быть может, из всех
народов наиболее предназначено".
А вот что говорит г. Достоевский о русском "страдальце":
"В "Алеко" Пушкин отыскал и гениально отметил того несчастного
скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца, столь
исторически явившегося в оторванном от народа обществе нашем. Это тип
постоянный и надолго поселившийся в русской земле. Эти русские бездомные
скитальцы продолжают и до сих пор свое скитальчество, и если в наше время не
ходят в цыганский табор искать успокоения в их диком, своеобразном быте своих
мировых идеалов и успокоения от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского
интеллигентного общества, то все равно ударяются в социализм, ходят с новою
верою в другую ниву и работают на ней ревностно, веруя, как и Алеко, что
достигнут в своем фантастическом делании целей своих и счастия не только для
самих себя, но и всемирного, ибо русскому скитальцу именно необходимо
всемирное счастие, чтобы успокоиться, дешевле он не помирится... Это все тот же
русский человек, только в разное время явившийся".
Этих выписок, кажется,
неразрывную связь скитальца с народом, его чисто народные черты; в нем все
народно, все исторически неизбежно, законно. Вот, основываясь на этих-то
уверениях, я и передал речь г. Достоевского в том смысле, как она напечатана в
письме из Москвы, радуясь не тому всемирному журавлю, который г.
Достоевский сулит русскому человеку в будущем, а тому только, что некоторые
явления русской жизни начинают выясняться в человеческом смысле,
объясняются "по человечеству", не с злорадством, как было до сих пор, а с
некоторою внимательностию, чего до сих пор не было.
Но у г. Достоевского, оказывается, был умысел другой. Уж и в тех
выписках из его речи, которые приведены, читатель может видеть местами нечто
всезаячье. Там воткнуто, как бы нечаянно, слово "может быть", там поставлено, тоже как бы случайно, рядом "постоянно" и "надолго", там ввернуты слова
"фантастический" и делание, то есть выдумка, хотя немедленно же и заглушены
уверением совершенно противоположного свойства: необходимостию, которая не
дает возможности продешевить и т. д. Такие заячьи прыжки дают автору
возможность превратить, мало-помалу, все свое "фантастическое делание" в
самую ординарную проповедь полнейшего мертвения. Помаленьку да
полегоньку, с кочки на кочку, прыг да прыг, всезаяц, мало-помалу, допрыгивает
до непроходимой дебри, в которой не видать уж и его заячьего хвоста. Тут
оказалось, как-то незаметно для читателя, что Алеко, который, как известно, тип
вполне народный, изгоняется народом именно потому, что ненароден. Точно так
же народный тип скитальца, Онегин, получает отставку от Татьяны тоже потому, что ненароден. Как-то оказывается, что все эти скитальчески-человеческие
народные черты - черты отрицательные. Еще прыжок, и "всечеловек"
превращается "в былинку, носимую ветром", в человека-фантазера без почвы...
233
"Смирись!
– вопиет грозный глас: - счастие не за морями!" Что же это такое? Что
же остается от всемирного журавля? Остается Татьяна, ключ и разгадка всего
этого "фантастического делания". Татьяна, как оказывается, и есть то самое
пророчество, из-за которого весь сыр-бор загорелся. Она потому пророчество, что, прогнавши от себя всечеловека, потому что он без почвы (хотя ему и нельзя
взять дешевле), предает себя на съедение старцу генералу (ибо не может основать
личного счастия на несчастии другого), хотя в то же время любит скитальца.
Отлично: она жертвует собою. Но увы, тут же оказывается, что жертва эта