Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
соперники наконец действительно всё забыли, кроме этой цели. Участниками
были люди самых различных направлений и кружков; тут были не только ученые
и писатели, но и депутаты от всякого рода наших государственных и частных
учреждений; прислан был депутат от французского министерства просвещения; тут читались телеграммы и письма от иностранных учреждений и писателей;
235
особенно важны были телеграммы и приветствия от чехов, поляков и от других
славянских земель,
замечена. Но все это была только обстановка; главная роль, существенное
значение, очевидно, принадлежали нашим ученым и литераторам; им предстояла
трудная и важная задача - растолковать дух и величие Пушкина.
Первый день состоял из торжественного заседания в университете и из
обеда, который московская дума давала депутатам. От памятника все отправились
в университет. Здесь академики и профессора читали свои статьи; в этих статьях
были интересные факты, точные подробности и верные замечания, но вопрос о
Пушкине не был поднимаем во всем своем объеме. Самою оживленною минутою
заседания, конечно, была та, когда ректор провозгласил, что Тургенев избран
почетным членом университета {3}. Тут раздались потрясающие, восторженные
рукоплескания, в которых всего больше усердствовали студенты. Сейчас же
почувствовалось, что большинство выбрало именно Тургенева тем пунктом, на
который можно устремлять и изливать весь накопляющийся энтузиазм. Каждый
раз, когда и потом в течение праздника произносилось это знаменитое имя или
упоминалось об его произведениях, толпа откликалась рукоплесканиями.
Тургенева вообще чествовали, как бы признавая его главным представителем
нашей литературы, даже как бы прямым и достойным наследником Пушкина. И
так как Тургенев был на празднике самым видным представителем западничества, то можно было думать, что этому литературному направлению достанется
главная роль и победа в предстоявшем умственном турнире. Известно было, что
Тургенев приготовил речь и, как рассказывали, нарочно ездил в свое поместье, чтобы на свободе обдумать и написать ее {4}.
За университетским заседанием следовал думский обед в залах
Дворянского собрания, тех залах, которые с этой минуты и до конца были местом
праздника, так как в них происходили и публичные заседания Общества
любителей русской словесности (утром 7 и 8 июня), и литературно-драматические
вечера. Никакого уличного торжества нельзя было устроить вследствие траура по
императрице, и потому среди будничной Москвы празднование шло только в этих
залах, где три дня с утра до вечера толпился народ и раздавались взрывы
рукоплесканий. Думский обед был, по всему, истинно
приятно вспомнить, что сам Н, Г, Рубинштейн дирижировал оркестром, так что
увертюра из "Руслана" была исполнена вполне художественно (дело редкое), За
обедом были произнесены небольшие речи преосвященным Амвросием, М. Н.
Катковым, И. С. Аксаковым и читал свои стихи А. Н. Майков {5}, Все было к
месту и содержало прекрасные мысли, но еще не захватывало всего предмета, то
есть значения Пушкина <...>. Как только начал говорить Федор Михайлович, зала
встрепенулась и затихла. Хотя он читал по-писаному, но это было не чтение, а
живая речь, прямо, искренне выходящая из души. Все стали слушать так, как
будто до тех пор никто и ничего не говорил о Пушкине. То одушевление и
естественность, которыми отличается слог Федора Михайловича, вполне
передавались и его мастерским чтением. Не говорю ничего о содержании речи, но, разумеется, оно давало главную силу этому чтению. До сих пор слышу, как
236
над огромною притихшею толпою раздается напряженный и полный чувства
голос: "Смирись, гордый человек, потрудись, праздный человек!" {6}
Восторг, который разразился в зале по окончании речи, был
неизобразимый, непостижимый ни для кого, кто не был его свидетелем. Толпа, давно зарядившаяся энтузиазмом и изливавшая его на все, что казалось для того
удобным, на каждую громкую фразу. на каждый звонко произнесенный стих, эта
толпа вдруг увидела человека, который сам был весь полон энтузиазма, вдруг
услышала слово, уже, несомненно, достойное восторга, и она захлебнулась от
волнения, она ринулась всею душою в восхищение и трепет. Мы тут же все
принялись целовать Федора Михайловича; несколько человек, вопреки правилам, стали пробираться из залы на эстраду; какой-то юноша, как говорят, когда
добрался до Федора Михайловича, упал в обморок.
Восторг толпы заразителен. И на эстраде и в "комнате для артистов", куда
мы ушли с эстрады в перерыв заседания, все были в радостном волнении и
предавались похвалам и восклицаниям. "Вы сказали речь, - обратился Аксаков к
Достоевскому, - после которой И. С. Тургенев, представитель западников, и я, которого считают представителем славянофилов, одинаково должны выразить
вам величайшее сочувствие и благодарность". Не помню других подобных
заявлений; но живо осталось в моей памяти, как П. В. Анненков, подошедши ко
мне, с одушевлением сказал: "Вот что значит гениальная художественная
характеристика! Она разом порешила дело!"
Кстати, замечу здесь один маленький случай, очень характерный. В