Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
попрощавшись со мною. По уходе его В. В. Тимофеева, сидевшая с ним за одним
столом в корректорской комнате, рассказала мне, что, когда я, после
вышеописанного разговора, вышел из корректорской в наборную, Федор
Михайлович обратился к ней и сказал:
– А какой он, однако ж, ядовитый, этот господин Александров; как он это
зло сказал сейчас про то, что что-нибудь, да останется... Я совсем не предполагал
в нем ничего такого! {4}
IV
В
произведенного на меня манерою обращения Федора Михайловича, меня немало
беспокоила его привычка объясняться всегда лично, а не путем записок, что
иногда было бы удобнее для нас обоих. Бывало, приедет в типографию, когда
меня там нет, и волнуется, волнуется в ожидании меня, чтобы переговорить о
деле лично, вместо того чтобы сесть да написать мне о том, что ему надо...
Великий писатель не любил изъясняться посредством писем или записок, считал
писание их вообще делом трудным и не однажды признавался в этом не только
многим знавшим его, а в том числе и мне, но даже печатно, в своих сочинениях.
Но как бы то ни было, а без записок и даже писем дело, разумеется, не
обходилось; Федору Михайловичу пришлось-таки писать их ко мне, особенно
после того, как он убедился, что я их понимаю и толково исполняю по ним. Все
его записки ко мне я сохранил, начиная с первой <...> {5}.
153
V
И однако ж, несмотря на казавшуюся грубоватость Федора Михайловича,
я, на самых еще первых порах, подметил в нем нечто такое, что мне тогда же
внушило смелость обратиться к нему с просьбою. <...>
В то время самым новым из крупных произведений Федора Михайловича
был роман "Бесы", незадолго пред тем вышедший в свет отдельным изданием и
еще волновавший русский читающий мир. Мне очень хотелось прочесть этот
роман, который, как мне было известно, очень бранили все именовавшие себя
тогда русскими либералами. Объемистое издание стоило 3 р. 50 к.
– цена
недоступная для меня, - и вот я решился попросить сердитого, как у нас в
типографии называли, Федора Михайловича дать мне роман этот для прочтения, не находя все-таки приличным просить книгу в подарок, по недавности нашего
вполне случайного знакомства. Выслушав мою просьбу, Федор Михайлович
вполне просто и естественно, то есть не переменяя интонации голоса, сказал мне:
– В редакции "Гражданина" есть "Бесы"... ведь вы бываете в редакции?
{Редакция, то есть внешние, видимые атрибуты, а в том числе и вывеска журнала
"Гражданин", во
квартире издателя, а потом в квартире секретаря редакции, В. Ф. Пуцыковича, (Прим. М. А. Александрова.)}
– Бываю, Федор Михайлович, и даже часто, - ответил я.
– Ну, так вот там и возьмите себе экземпляр; скажите, что я вам велел.
Возьмите себе совсем - я вам дарю его.
Я поблагодарил Федора Михайловича и спросил, не даст ли он записки
для получения книги.
– На что записку?
– возразил он.
– Ведь вас знают в редакции, если вы там
часто бываете. Спросите моим именем; а я, когда буду в редакции, скажу там, что
велел вам взять себе экземпляр.
Я опять поблагодарил его. Я знал, что в конторе редакции "Гражданина"
"Бесы" имелись для продажи подписчикам этого журнала по пониженной цене, и
в тот же день получил книгу беспрепятственно.
Таким образом, я, на первых порах знакомства, получил уже от Федора
Михайловича подарок. Впоследствии, когда у него выходило в свет новое издание
какого-либо из его сочинений, мне уже не приходилось просить: Федор
Михайлович сам дарил мне по экземпляру каждого из них, снабжая их при этом
своими автографами.
VI
Между тем Федор Михайлович с усиливавшимся упорством преследовал
принятое им на себя трудное дело приведения "Гражданина" к общепринятым
литературным формам, которые этот журнал до него игнорировал, - и в этой
154
нивелировке я принимал косвенно, конечно, и невольно, но тем не менее
деятельное участие. Но чтобы быть понятым, я должен, хотя вкратце, очертить
положение дела.
В первые годы своего существования "Гражданин" отличался от прочих
своих собратий - периодических изданий - гораздо большими, чем впоследствии и
теперь, претензиями на оригинальность и эксцентричность. Особенностей у него
было много, но перечислять их все было бы здесь неуместно, поэтому я упомяну
лишь о тех из них, которые имеют отношение к настоящему моему
повествованию.
Одною из главных его особенностей, неудобных для типографии вообще,
а для метранпажа в особенности, было отсутствие необходимой для
периодического издания стройности в организации ведения дела; по раз
заведенному порядку никогда почти в нем ничего не делалось; сначала это
происходило оттого, что издатель не желал стеснять себя какими бы то ни было
правилами, а потом оттого, что у журнала очутилось двое хозяев, или, вернее, ни