Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
искусственно напряженным голосом, в котором, однако, нетрудно было заметить
старческую надтреснутость. С этими словами он разложил передо мною на столе
рукопись на почтовых листках малого формата.
– Разберут ли они мою рукопись-
то?
Я взглянул и увидел, что рукопись могли читать довольно свободно даже
посредственные наборщики, не только хорошие, ибо то был не черняк, а
переписанное набело рукою Федора Михайловича.
– Рукопись разборчивая, - ответил
прочитают ее.
– Ну, то-то, разборчивая... смотрите! Вы всегда говорите, что разборчивая, а как наберете, так и не разберешь, что такое вышло, - бессмыслица какая-то!..
Или наставите запятых чуть не к каждому слову, или совсем без запятых... Вы
имейте в виду, что у меня ни одной лишней запятой нет, всё необходимые только; прошу не прибавлять и не убавлять их у меня. Да, вот поймете ли вы мои знаки...
у меня тут есть один знак... Посмотрите-ка.
Я перевернул несколько листков и, не найдя ничего непонятного, не
попросил никаких разъяснений, а сказал только, что без ошибок при наборе
обойтись нельзя, особенно при спешной работе, но что для исправления ошибок у
нас в типографии предварительно читается корректура, и только по исправлении
ее оттиск с набора посылается автору.
– Вот то-то и плохо, что наборщики всегда надеются на корректора... А у
вас хороший корректор?.. Кто У вас корректор?
Я указал Федору Михайловичу на сидевшую тут же за столом и читавшую
какую-то корректуру В. Тимофееву, с честью подвизающуюся на скучном
148
корректорском поприще чуть ли не по сие время; хозяин отрекомендовал ее как
корректоршу хорошую, и Федор Михайлович, позабыв объяснить мне свои знаки, перевел свои увещания относительно исправления корректуры на нее, прося
главным образом не испещрять его статей запятыми. Затем он осведомился у меня
о составе номера "Гражданина", долженствовавшего выйти в свет уже за его
подписью, сказал, что составлять номера будет по-прежнему издатель {2}, а ему, Достоевскому, мы должны будем присылать для подписи лишь корректуры
сверстанных листов, за исключением его и некоторых статей издателя, которых, по его усмотрению, понадобится присылать предварительно корректуры в
гранках. Наконец, осведомившись о времени присылки ему корректуры его
"Дневника", Федор Михайлович ушел из типографии.
При всем желании угодить знаменитому писателю и тем зарекомендовать
себя перед ним на первых порах, мы набрали его статью совсем не так, как он
желал. Произошло это оттого, что Федор Михайлович, отвлекшись постоянно
озабочивавшим его вопросом о корректоре, забыл объяснить мне один свой
условный знак, состоявший в том, что для более отчетливого обозначения
каждого
Федор Михайлович ставил росчерк в виде глаголя, то есть буквы г, в лежачем
положении.
На основании принятых понятий о корректурных, а следовательно, и
рукописных знаках вообще, знак этот был понят всеми нами совершенно в
обратном смысле, то есть был сочтен за знак соединения периодов речи или, иначе сказать, за знак уничтожения новых строк - абзацев, по типографской
терминологии. Так как знаки эти стояли у каждого нового периода, то вся первая
глава, вследствие обратного толкования знака, очутилась в наборе состоящею из
одного длинного периода. И мне и корректорше нашей это обстоятельство
показалось несколько странным, однако ж смысл знака для всех нас был так ясен, что мы не посмели умничать над текстом столь опытного писателя и в таком виде
послали ему оттиск на корректуру.
Обратно корректуру эту Федор Михайлович привез в типографию сам.
– Вот, вы говорили мне, что у вас наборщики хорошие, - заговорил Федор
Михайлович, обращаясь ко мне, тоном, как мне показалось, более мягким, чем в
первый его приезд в типографию.
– Как вы мою статью-то набрали, на что
похоже?.. Ведь совсем никуда не годится, надо все снова набирать!.. Смотрите, -
продолжал он, разложив привезенную корректуру на столе.
– Там, где у меня
были поставлены знаки, что текст должен начинаться с новой строки, вы всё
слили вместе и набрали сплошь... Ну, что вы теперь с этим будете делать? Ведь
этого, я думаю, поправить нельзя, придется набирать все снова?
Я объяснил Федору Михайловичу причину недоразумения.
– Я тридцать лет пишу так, и в типографиях, где я печатал свои сочинения, всегда понимали мои знаки как надо... У вас, стало быть, совсем по-другому, так
вы скажите мне, какой у вас принято ставить знак в таких случаях, тогда я, уж
делать нечего, буду делать знаки по-вашему.
На это я возразил, что знаки у нас в типографии общепринятые, а если
данный знак понимали где-нибудь иначе, чем у нас, то это делалось условно, что
149
легко достижимо и у нас, так как с этого раза и мы будем понимать его знаки как
надо, и что поэтому ему совсем не нужно изменять своей привычки в писании
оригинала для нашей типографии.
– Вот то-то и есть! Ведь я говорил вам, что к моей рукописи примениться
надо, а вы говорили, что она разборчивая, ну, вот вам и разборчивая! Исправляйте
теперь как знаете!
Я обнадежил Федора Михайловича в том, что знаки его мы теперь