Фабрикант

Евгеньев Сергей

– Что ж, давайте сразу обрисую суть нашего предложения. Оно просто, но взаимовыгодно. Для вас не секрет, что торговля последние годы скудна, цены приходится держать низкие. Трудно все живём, а нам после пожара ещё сложнее приходится. Прошлый подряд с работниками закончен, сейчас новые расчетные книжки выдаём. У вас, я полагаю, также? Надолго новый подряд заключаете?

– Людей рядим, это правда. До Покрова нанимаем, как обычно.

– Вот и мы тоже. И появилась идея, а не сделать ли нам летний расценок за работу пониже, да неплохо нам с вами, крупнейшим фабрикантам, вместе выступить. Остальные тогда тоже задумаются. Процентиков двадцать скинуть,

я думаю, можно. Если мы заодно будем, так и народу деваться некуда. Поворчат, конечно, куда без этого, ну так они всегда ворчат, им не угодишь. Как вы считаете, Александр Петрович, – Кормилицын весь подобрался и сверлил гостя глазами.

– Двадцать? Скинуть? Чудны дела твои, Господи! – Коновалов покачал головой. – В былое время летний расценок против зимнего повышали, чтобы народ от земли на фабрику переманить, а тут скинуть!

– Утратили люди, которые на мануфактуре поработали, тягу к крестьянскому труду. Землю пахать не пойдут, – ответил на это гость. – Даже если работы нет, всё одно болтаться у фабрики будут и ждать, когда появится.

– Во-первых, что у нас торговли нет, не их вина. Хотелось бы, конечно, поболее за товар выручать, но и этого хватает. Как я к людям выйду-то? Что скажу: мне, Александру Петровичу Коновалову, денег мало, поэтому я двадцать процентов от обещанной мною оплаты себе забираю? Вот спасибо, осрамлюсь так, что потом не отмоюсь. А во-вторых, работники стакнуться и не выйдут к станкам-то. Сам ткать пойдёшь? Больше потеряешь, Михаил Максимович!

– Потому нам первыми стакнуться и предлагаю. Коли мы договоримся, люди долго бузить не будут, деваться то всё равно некуда. Живот, поди, кушать каждый день просит, недолго проупираются, а нам потом экономия какая! Если вы согласитесь, то с прочими фабрикантами дело обговорить легче будет, я всё одно всем предложу. Это же наши мануфактуры – нам плату назначать. Вы в почтенных летах уже, негоже вам перед каждым ткачом отчитываться. Хотят – пойдут работать, не хотят…, – Кормилицын развёл руки в стороны.

– Пасха закончилась, – задумчиво сказал Коновалов, – мы разговелись, а рабочие пост чуть не круглый год держат. Мясо только на праздники и видят. Куда уж расценок снижать? По моему мнению, живёшь сам – жить давай другим, иначе народ на улицах правду искать начнёт, громить всё вокруг. Привыкнут, что любой вопрос стачкой решить можно – потом не остановишь. На фабриках у нас работа тяжёлая, чего греха-то таить. Работник часто здоровье всё оставит, пока нам капитал зарабатывает. О своих людях и позаботиться нужно.

– Так им сколько не дай – всё мало. Ни один не скажет, что ему справедливо платят. Никто с наложенным взысканием не согласиться: не виноват он и всё. Вокруг все виноваты, а он, подлец, нет. Хотя сам, то браку наделает, то своровать норовит, то запьёт, то и вовсе пожар устроит. При этом, крайним себя никогда не считает, до последнего будет отпираться. Надоело работать, так на соседнюю фабрику уйдёт и наплевать ему будет, что у тебя на его станке нет никого. Раньше хоть не заплатить можно было, а с нынешним законом каждые две недели заработок выдай и не греши!

– На то ты и хозяин, чтобы эти проблемы решать. Только я думаю, что если с людьми по совести поступаешь, они также работать станут. Строгость тоже нужна, мы же хозяева, тут твоя правда. Предложение же твоё не от строгости, а от жадности.

– Нашли совестливых. У нас на Томненской фабрике, Александр Петрович, четыреста с лишком душ трудится. Мужиков половина, другая половина бабы да малолетние обоего пола. Я им целую колонию

жилую выстроил: дома, казармы. Для детей отдельная казарма. Избы в соседней деревне для них скупил. Больницу построил, инструментом её оснастил. Казалось бы, живи да радуйся! Работа есть всегда, жильё под боком. Харчи – в фабричной лавке забирают и готовят артелью, если холостые. Семейные сами по себе столуются. Так ведь нет! Харчи в лавке заберут и тут же за бесценок продадут, а то и прямо на водку обменяют – у меня она не в заводе. Как летом жара наступает – ящиков с фабрики принесут, на берегу шалашей настроят и живут не в казармах, а там, пьянствуя в свободное время.

– Ну а чем им заниматься прикажешь? Колония – дело хорошее. Выстроил ты её, потому что там вообще пустырь был, кто бы к тебе работать без неё пошёл? Но после работы куда человеку деться? Никакого развлечения нет. Вот и бегут за водкой. Дело это, конечно, дрянное, но такова природа человеческая – к плохому более склонная. Её воспитывать надо, причём с детства. Заведи школу, чтобы малолетние не пьянство родителей видели, а полезному учились. Церкву выстрой, чтобы батюшка усовестивал.

– Они, господин Коновалов, бывает себя хозяевами чувствуют. Усовестишь их, как же… Захотим – будем работать, не захотим – не будем. На всей фабрике всего сорок прядильщиков и присучальщиков ещё столько же. Самая подлая порода. Загуляют – всем остальным работы нет, триста с лишком человек можно по домам распускать. И знают, мерзавцы, что от них вся работа зависит. С администрацией держаться дерзко. Как с такими быть? Я считаю, не грех и нам свою силу показать, мы на наших фабриках хозяева!

– Неужели и этим прядильщикам расценок снизишь? – поинтересовался Коновалов-старший.

– Им не буду. Убегут на другую фабрику или озорничать начнут. От тех я слишком зависим. А здешним бежать некуда, у соседей работников хватает. Но не худо бы было в вопросе оплаты труда нам единую позицию занять, чтобы ощущали, кто тут главный.

– Никанор, а ты согласен? – Александр Петрович посмотрел на старика, тихо сидящего в углу. Тот лишь пожал плечами.

– Мы с Никанором Алексеевичем вместе это решение приняли, – ответил за него Кормилицын.

– Воля твоя, Михаил Максимович, но я такого делать не буду. На моей фабрике многие уже десятки лет работают. Никто тебе не скажет, что Александр Коновалов когда-нибудь слово своё нарушил или не заплатил обещанного. И ты ещё раз всё взвесь – не выйдет из твоей затеи ничего хорошего.

Видя, что толку от разговора не будет, Кормилицын умолк. Коновалов с Разорёновым повспоминали былое. Наконец гости откланялись.

– Другие согласятся расценки понизить? – спросил Саша у деда, когда коляска Разорёнова скрылась вдалеке.

– Не думаю, нужды в этом большой нет, а выгода сомнительная. Соседи не первый год мануфактурным производством занимаются. Люди все опытные и осторожные. Думаю, они сначала посмотрят, что из этого выйдет, а потом уж и решат. Торопится Михаил, хочет всё и сразу. Боится, видимо, что другие его обойдут, вот и спешит прядильную фабрику скорее восстановить. А может ткацкую расширить. Наша фабрика в Бонячках тоже ведь сгорела, аккурат в год твоего рождения, на масляной неделе. Дни нерабочие были, чего полыхнула, так и не поняли. Не застраховал я её тогда. Может и вправду сама, а может и помог кто, до сих пор не знаю. Долго я её восстанавливал, потихоньку, шаг за шагом. Кабы не тот пожар, и у нас бумагопрядильное производство завёл бы уже, но Господь по-другому рассудил. И видишь, не хуже вышло.