Фабрикант
Шрифт:
– Давайте всё-таки объедем. Зачем нам туда? – кучер был слегка бледен, но хозяин покачал головой.
Саше было тревожно после слов полицейского, но желание увидеть всё собственными глазами, неожиданно пришедшее, непреодолимо влекло дальше. И страх, и любопытство сплелись воедино. Коляска въехала в Тезино и медленно двигалась между домов по узкой грязной улице. Коновалов-старший сказал кучеру остановиться и ждать их – поодаль у площади виднелась разношерстная толпа, лошадям там было не развернуться. Дед с внуком спрыгнули на дорогу, Константин словно невзначай взял со своей лавки кнут, слез с козел и встал у коляски.
Александр Петрович медленно шёл впереди, одетый в неизменный чёрный костюм, спокойно и с достоинством. Саша был рядом и глазел по сторонам. Харчевая лавка была закрыта, перед
Саша стоял ни жив, ни мёртв. Его внезапный порыв бесследно исчез, остался только страх, смешанный с брезгливостью. Всё вокруг было слишком. Слишком громко, слишком грубо, слишком бесстыдно, слишком бессмысленно, слишком отвратительно. «А ведь это простые ткачи, такие же как у нас на фабрике. Обычно вежливые, шапки снимают, здороваясь. Что с ними случилось?» – думал парень. Александр Петрович положил руку ему плечо и сжал, словно успокаивая. Видя испуг Саши, он ещё и потрепал его по голове, улыбнулся и шепнул одними губами: «Смотри, внимательно смотри и не бойся». Затем старый купец развернулся и пошёл к оставшимся на бревнах хмельным работягам.
– Где вино берёте, молодцы? Лавка-то закрыта.
– Тебе пошто, отец? Стар ты для вина, а кладбище тоже сегодня закрыто, – загоготал самый молодой сутуловатый парень с болезненно серым лицом. – Ты кто? На попа похож. Ненашенский ты, не видел я тебя раньше.
– Тихо, Кузьма, – оборвал его мужик постарше. Он выглядел как матёрый каторжник, без передних зубов, со шрамом через всю правую щёку, который как могла скрывала густая рыжая борода. – Не видишь – это уважаемый человек. Доброго здоровья, Александр Петрович. Зачем к нам пожаловали? Наши господа сегодня не принимают, дома запершись сидят, хоть у народа вопросы к ним имеются, а не выходють. Нынче тут для купцов неинтересно, мы себе власть взяли.
– И тебе доброго здоровья. Позволь старику присесть, в ногах силы мало осталось.
Мужик хлопнул молодого Кузьму по спине, тот встал, уступая место. «Кто это?» – на ухо спросил у старшего. «Коновалов, с Бонячек», – так же шёпотом ответил тот. Кузьма проворно смахнул мусор с бревна, где сидел только что. Александр Петрович присел, осматриваясь вокруг. Под ногами валялись пустые бутылки и затоптанные куски нехитрой закуски. Плясуны пошли обнявшись в сторону площади, оставив мятые фуражки валяться в пыли. Толпа неподалёку жила своей жизнью – кто-то отходил, кто-то присоединялся к ней, но она не редела, словно это был единый организм, состоящий из множества людей. Среди постоянного гула вдруг начинались крики «Мишка, выходи!» или «Верни расценок!», подхватываемые десятками глоток.
– Так где же вино берёте всё-таки? – спросил Александр Петрович.
– Мы у лавочника отняли, терять нам теперь всё одно нечего.
Коновалов покачал головой:
– Ну решили
– Мишка-купец всё равно нас слушать не хочет, – вступил в разговор молодой Кузьма, который стоял рядом. – Первый день мы чинно начали. Депутацию к нему отправили. Так мол, и так – работать по новому расценку отказываемся, постановили всем обчеством к работе не приступать, пока не подымет хоть немного. Мишка Кормилицын, если посчитать, до 10-ти рублей плату скинул, мы говорим, что меньше, чем за 11-ть не выйдем. Хоть раньше и 12-ть с полтиной полагалось. Жить на что? Если из дачки ещё все штрафы вычесть – ведь и на хлеб не хватит. Даже гнильё, что он в своей лавке брать заставляет, не купишь. Месяц отработаешь и сам должен хозяину останешься. Всё одно, Кормилицын депутацию нашу на порог не пустил, по матушке обругал и каторгой грозился. Ну мы с расстройства и выпили. Теперь терять нечего. Своего добьёмся – водку Прокопа-лавочника тоже спишут, хозяин оплатит, у него денег много.
– Ну а как не послушает он вас?
– Куда ему деваться? Урядник Степан приезжал недавно, поучили его, приласкали, он штаны испачкал и прочь галопом, – мужики захохотали.
– Н-да, – Коновалов был задумчив. – Бражничать прекращайте – до добра это не доведёт. Пойду посмотрю на площади – что к чему.
– Не ходили бы, Александр Петрович, – рыжебородый смотрел хмельными красными глазами, но голос был твёрд. – Народ нынче дурной, могут и не признать. О вас по всей округе никто ничего плохого не скажет, но что с пьяных взять. Лучше к себе езжайте, там спокойнее.
– Спасибо за беспокойство, я аккуратно. Может с Михаилом Максимовичем поговорю, к разуму призову.
– Не открывает он. Заперся в доме. Вокруг только полиция фабричная охраняет, псов спустили и сами при оружии ходят, но за ограду не высовываются.
Александр Петрович встал с бревна – помог Кузьма, и направился в сторону людской толпы, туда где высился храм. Саша шагал рядом. Любопытство его испарилось, первый парализующий ужас тоже прошёл, внутри был лишь липкий страх, уговаривающий броситься к коляске и ехать домой, где тихо и безопасно, но он, злясь на собственную трусость, упрямо заставлял себя идти и смотреть на происходящее. Улица, которая была здесь шире и чище, привела их на сельскую площадь, где проходили праздники, ярмарки или просто еженедельный торг. Здесь напротив друг друга стояли деревянный храм Петра и Павла о пяти куполах с колокольней и особняк Никанора Разорёнова. Дальше уже виднелись фабричные строения: контора и производственный корпус. За оградой особняка заходились лаем псы, спущенные сторожами с цепи. Два дюжих молодца из фабричной охраны стояли рядом с директором мануфактуры, который разговаривал с тремя мужиками из числа протестующих, кричащими прямо перед ним.
– Пусть выйдет и поговорит с нами, – кричал один из ткачей, высокий сухой мужик.
– Михаил Максимович разговаривать с вами более не будет, нечего ему добавить к тому, что уже сказано – проспитесь и возвращайтесь к работе, – директор был бледен, за спиной переговорщиков стояло больше сотни человек, некоторые были уже сильно пьяны. Управляющий понимал, что при желании толпа просто сметёт их, но вида старался не подавать.
– Что он, паскуда, разговаривать с нами не хочет? – взвыл второй из ткачей. От выпитого его шатало так, что приходилось держаться за плечо товарища. – Мы сейчас сами войдём и спросим.
– Отошёл отсюда, – фабричный охранник демонстративно направил ствол ружья под ноги смутьяну. За спиной у того зашумела толпа. Брань и крики слились в единый гул: «Дави их… Суки… Не робей, ребята, ничо не сделают… Все вместе…». Люди плотнее придвинулись к зашатавшейся ограде, охрана уже явно направляла ружья в толпу. «Ружьё опусти… Порвём … Потроха твои псам скормлю…», – неслось оттуда. Директор был человеком опытным, улучив момент, он крикнул зычно, на всю площадь:
– Разговор будет завтра! – народ примолк, вслушиваясь. – Выберите депутацию – трёх человек, каким доверяете, но чтобы были трезвы. С ними и будем вести разговор, а сейчас расходитесь и прекратите пьянство. Нас глоткой не возьмёшь, будут переговоры, но не со всеми сразу, иначе опять один крик выйдет. В церкви назавтра молебен отслужат, после него ждём ваших представителей.