Факел
Шрифт:
В морозный ноябрьский день Павел Мальцев был вызван в большое здание с колоннами, что стоит на одной из главных улиц столицы. Принял его довольно полный, добродушный мужчина в штатском, назвавший себя Степаном Ивановичем. Усадил в кресло, расспросил о житье. Потом сказал:
– Товарищ Мальцев, несколько месяцев назад создана специальная комиссия, которая проверяет архив. Натолкнулись и на ваше дело. В нем хранятся ваша жалоба, коллективное письмо ваших товарищей по службе, а также письмо подполковника Соловьева. («О, значит,
– С Иваном Сидоровичем?!
– вырвалось у Павла.
– Да, с Иваном Сидоровичем. Он теперь начальник политотдела… Ну вот, разобрались детально и нашли, что обвинили вас напрасно.
– Так и должно быть, - выдохнул Павел. На его худощавом лице вдруг выступили красные пятна, лоб покрылся испариной.
– Так и должно быть, - тихо повторил он и, через силу привстав, потянулся к графину с водой.
– Садитесь и не волнуйтесь, пожалуйста.
– Степан Иванович налил в стакан воды, подал Павлу.
– Да как тут не волноваться, как?!
– Павел дрожащими руками поднес стакан к губам, зубы выбивали мелкую дробь о стекло. Отпил несколько глотков, пришел в себя.
– Вот ваша Звезда Героя. Носите с достоинством, Павел Сергеевич, вы ее заслужили.
Павел встал, посмотрел на крупные руки Степана Ивановича, протянувшие Золотую Звездочку, и глаза его повлажнели.
– Вы извините, что так получается. Да я и… не стыжусь.
– Ну что вы, Павел Сергеевич… До свидания. Желаю счастья.
– Спасибо, Степан Иванович.
Павел попрощался и зашагал было к выходу. Потом обернулся:
– Да! А вы не знаете случайно, где этот… как его, Загубисало?
Степан Иванович на миг задумался.
– Интересует? Конечно, знаю. Пришлось с ним повозиться. Теперь он, сам понимаете, не у дел. Да и Федорович в запасе.
– Как это правильно!
Стоит Павел Мальцев на набережной. Ложатся снежинки на его разгоряченное лицо. Он думает о пережитом.
– Паша, - раздался у него за спиной голос Вали.
– Что ж ты так долго? Пойдем. Тебя ждут.
– А-а, это ты, Валюша! Ну поздравь, дорогая, поздравь.
– Павел шагнул навстречу, припал к ее плечу.
– Дай, я хоть одним глазком на нее взгляну, - попросила Валя.
– Твоя?
– кивнула она на Золотую Звезду.
– Моя. По пятнышку на одном из лучиков узнал.
– Ну пойдем, Паша, - Валя взяла его под руку.
– Ты, говоришь, там ждут?
– спросил Павел.
– Кто же?
– Все ждут, Паша. Дядя Миша, тетя Маша, Леночка…
– Мы мигом, - вдруг заторопился Павел, тверже ставя на обледеневший тротуар костыль.
– А еще, Паша, ждет тебя… знаешь кто?
Павел остановился.
– Неужели Бортов?
– Он, Павлик, он. А Дима Соловьев телеграмму прислал. Поздравляет, оказывается, ему сообщили…
–
Впереди показалась станция метро.
Москва - хутор Должик
1963-1965
ФАКЕЛ
– Красота-то какая!
– сказал Алексей Иванович, когда мы поднялись на вершину холма.
– Дух захватывает.
– Он снял широкополую соломенную шляпу, подставил солнцу голову.
– Вот так и захватил бы все солнце и увез с собой!
– воскликнул он, потирая от удовольствия грудь.
– Но увы…, нельзя, мотор не тот, сдает.
– Алексей Иванович положил на сердце ладонь, прислушался: - Ишь, как разыгралось: стук-стук, стук-стук, стук-стук… Ведь и прошли-то с гулькин нос, а оно так расшалилось, вот-вот выпорхнет, как птаха из клетки. Стук-стук, стук-стук…
Мы свернули в тень, под куст сирени, присели на скамейку, закурили.
– А давно сердцем-то маешься?
– спросил я Алексея Ивановича.
– Давно ли, спрашиваешь?
– Алексей Иванович сощурил глаза, подумал, словно вспоминая что-то важное.- Да уж двадцать лет минуло.
– А сколько ж тебе теперь?
Алексей Иванович опять не сразу, а как бы прикинув в уме, который ему год, ответил:
– Сорок третий пошел.
Я невольно посмотрел на лицо Алексея Ивановича. Лоб его был перерезан глубокой складкой, из уголков глаз бежали морщинки.
– Удивляешься?
– с грустью в голосе спросил Алексей Иванович.
– Кому ни скажу - все удивляются. Загибаешь, мол, старина. В двадцать лет нажить сердечную болезнь - как тут не удивляться! Посмотришь, пятидесятилетние и те рысаками скачут. А тут - сорок лет. Юноша!
Алексей Иванович привстал, дотянулся до ветки сирени, на которой еще блестели капли дождевой воды, прикоснулся к нежным фиолетовым лепесткам.
– Жизнь, она, брат, такая штука, - продолжал он, - кого угодно перемелет. Ну, а мне за свои годы-то довелось и сладкого попробовать, и горького хлебнуть.