Фальдийская восьмерка
Шрифт:
– Если тебе нужен просто раб, никаких вопросов. Идешь к гигатракам, ищешь клетки, торгуешься… – она с сомнением посмотрела на собеседника и поправилась: – Ищешь клетки, выбираешь нужного и платишь.
– А если мне нужен кто-то конкретный?
– Придется расспросить кочевников. Рабы в клане это валюта для торговли между Семьями. Если невольника захватили давно, он уже раз пять мог сменить владельца. И это только если его не продали куда-нибудь на сторону. В любом случае придется почесать языком, – Аршала усмехнулась и безжалостно добавила: – А ты, красавчик, не производишь впечатления человека, который знает хотя
– Катись к шаргу, канторская стерва. Пожалуйста.
Из-за гребня дюны в клубах пыли вылетел скиммер, и, не задерживаясь ни на секунду, рванул по склону вниз. Следом за ним потянулись тарги и траки.
– Эти? – прищурился Везим.
– Просто бронза… Либо “Клешни”, либо “Восьмилапые”.
– У скорпионов шесть лап.
– Вот и скажи им об этом сам.
Гигатрак переваливал дюну вальяжно и неспешно. Выполз, давая рассмотреть себя во всей красе, подломил гребень и обрушился вниз, сопровождаемый быстринами песка и облаками густой желтой пыли. Безбашенные искатели на скиммерах ныряли в самое сердце этой рукотворной лавины, успевая проскочить перед самыми колесами исполинской машины.
– “Клешни”, – меланхолично сказала Курильщица, – А это катится “Правое Яйцо”.
– Он может быть механиком.
– Тогда он точно в клане, – заметил Граф, – Сводил не выпускают.
– Что, если я предложу ублюдкам действительно хорошую цену?
– А ты предложишь? – скривилась Аршала, – Ты не производишь впечатления человека, способного дать хорошую цену. Да и переговорщик из тебя паршивый.
Везим угрюмо уставился на гигатрак “Клешней”, взрывающий колесами берег озера и оглашающий окрестности трубным басом ревуна. Попавшая под округлый отбойник пальма жалобно хрустнула и скрылась под горой темной бронзы. Выглядела передвижная крепость степных выродков настолько же неприступной, как матерая самка даргаша для молодых самцов во время гона.
А ведь гигатраков на берегу озера уже пять штук, и с каждым часом прибывают все новые. Десятки траков, сотни машин поменьше, тысячи людей… Словно мошкара в засуху, слетающаяся на сочащийся грязной водой отпечаток копыта.
Это сколько же всей этой ораве надо жрать и пить? Не таскать же все с собой. Даже самому поганому падальщику иногда хочется свежатинки, а у этих степных стервятников к тому же праздник. Зверье тянется на водопой…
Везим сплюнул, почесал подмышку и улыбнулся.
– Знаешь, красавчик, как бы не было приятно нам твое общество…
– Найдется канистра выжимки лортанга, три десятка когтей цвитлейки и дробленый акоцит?
Вольники переглянулись. Граф откашлялся, проводил глазами пыльную желтую таргу, аккуратно заворачивающую к воде, и ответил:
– Поищем. День, два, смотря кто из торговцев будет. Устроит? Хотя, акоцит проще тут накопать.
Везим кивнул. Задумчиво оглядел раскрытый кузов “Капитана”, задержавшись взглядом на коротком четырехствольном жахателе без приклада.
– Еще что-то? – выпустила клуб дыма Курильщица, – Учти, в долг не продаем, обмен неинтересен, разве что ты живого песчаника притащишь.
– Плащ из слюдянки, маленький вихревик и вон тот окуляр, – указал рукой охотник. – Еще возьму килейский игольник, если есть, эту бандуру и вашу самую меткую кровопутку. Пару хороших топоров, куртку с гасилками, только чтобы не дребезжали, триста шагов паутинки, бочонок пива и…
Граф
– …мериадское гибкое копье, – почесал подбородок Везим. – Хотя, шарг с ним, с копьем. Заберу послезавтра вечером.
Он сыпанул на капот “Капитана” горсть кри, отцепил от сапога какую-то восьминогую мохнатую тварюшку и неспешно пошел к густым зарослям, аппетитно похрустывая сочным хитинистым брюшком.
– Богаты степи чудаками, – хмыкнул Граф, когда фигура оборванца скрылась за деревьями. Он опрокинул миску, вывалив на песок остатки лапши и усмехнулся: – Спорим, что не вернется? Я не видел, кого он сожрал, но здесь даже дышать лишний раз не стоит.
– Давай-ка мы все же соберем заказ, – потерла висок Аршала, – На всякий случай.
– Опять чуйка?
– Угу.
Вольники понимающе переглянулись и, не сговариваясь, полезли в кузов.
В кабаке было душно, шумно и многолюдно. Неудивительно, ведь “Попутный Ветер” был излюбленным пристанищем горжеводов Аркензо. Во всяком случае, именно так гласила запись в килейском путеводителе по столичным островам архипелага, а он, как известно, врать не будет. Разве что за очень солидные деньги, поэтому заходили сюда частенько. Благо, располагался кабак очень удачно – на крохотной площади, расположенной аккурат между двумя крупнейшими воздушными пристанями и кварталом Синих Лепестков. Что, между прочим, тоже стоило очень солидных денег.
Несмотря на битком набитый зал, к дальнему столику в темном углу никто не совался. Угол был затемнен хозяином нарочно – забранные желтоватым стеклом светильники здесь горели чуть слабее обычного, окна были чуть грязнее, чем положено, а разносчики появлялись здесь редко и только по очень настойчивой просьбе. Идеальное место встреч для тех делишек, которые недостаточно темны и мутны для мрачных переулков портового квартала, но при этом не слишком честны и законны для общего зала.
Люди здесь собирались разные, битые жизнью и повидавшие всякое, но самый угловой столик даже они предпочитали обходить стороной. Умным хватало единственного взгляда на разложенные по столу ножи, чтобы поискать себе другое место. Хитрые первым делом замечали одежду – такие кожаные плащи на архипелаге предпочитали бретеры, наемники и ловцы удачи, а к таким без веской причины лучше не подходить. А тех, кто не мог похвастаться ни умом, ни хитростью – тех останавливал мрачный взгляд исподлобья, широченные плечи, трехнедельная щетина и вежливая просьба свалить к херам.
Уже третью неделю коротающий свои дни за столиком канторец был угрюм сверх всякой меры, много пил, мало говорил, раз за разом поганил хорошие ножи и редко вставал со стула, разве что затем, чтобы облегчиться или ухромать поздним вечером в свою комнату. Неудивительно – нога громилы была укутана сложной негнущейся конструкцией из полированных железок, дерева и каких-то тускло светящихся штуковин, и каждый раз вынуждала канторца браться за костыль. И это ему сильно не нравилось.
Ему вообще мало что нравилось, кроме, разве что, утренней пачки газет, доставляемой мелким пацаненком, вечно крутящимся на площади в поисках заработка. Пацан получал свою скорлупку и скупую благодарность, а газеты – внимательного читателя. На этом общение канторца с миром заканчивалось вплоть до следующего утра.