Фанера над Парижем. Эпизоды
Шрифт:
В тот день мне было «налево» – по просьбе отца со мной согласился пообщаться хозяин кабинета напротив – первый зам. министра Морфлота Владимир Иванович Тихонов.
…Когда к концу 76 года на нас обрушилось пренеприятное известие о ликвидации нашей Главной редакции телеинформации АПН, народ, погрустив, засуетился в поисках новых мест в жизни. Никто не знал, чем было продиктовано решение ЦК о ликвидации успешно работающей конторы на важном фронте идеологической борьбы с проклятыми буржуинами, но факт оставался фактом – не прошло и четырех лет с момента ее создания, как ее существование было признано нецелесообразным. Впрочем, существенные перемены и сокращения касались всего Агентства, да и в других аналогичных учреждения предстояла перетряска – наверху явно что-то менялось. Надо сказать, что у советской власти были свои плюсы – не дозволялось выбрасывать народ совсем уж на улицу – со всей Москвы в принудительном порядке были собраны все имевшиеся на тот период вакансии, хотя бы отдаленно напоминающие должности увольняемых
Мои сценарные дела шли тогда не шатко не валко. Двухсерийный дипломный сценарий о революции 1905 года, за который я получил «отлично» в институте, вроде бы приглянулся начинающему режиссеру Роману Балаяну, снявшему много лет спустя замечательную картину «Полеты во сне и наяву». Он пригласил меня в Киев на студию Довженко. Я жил некоторое время в какой-то большой квартире, мы пытались запустить картину, но, как часто бывает в кино, все так ничем и не закончилось. Гонорары за сценарии документальных фильмов были нерегулярными и особого дохода не приносили. Словом, с одной стороны надо было не потерять редакторский оклад как важную составляющую бренного земного существования. С другой, сам факт упразднения редакции и связанный с этим чуть более быстрый порядок оформления специальной характеристики-рекомендации, без которой нельзя было получить право работать за рубежом, было грех не использовать. Мне пришла в голову достаточно оригинальная для того времени иде я – попробовать устроиться на какой-нибудь советский пассажирский теплоход, совершающий рейсы по морям и океанам планеты. Я узнал, что на самых крупных из них издаются, например, судовые газеты для пассажиров, на должности редакторов которых, впрочем, ТАСС обычно направлял своих сотрудников. Возможно, существовали и какие-то иные вакансии, на которые я бы мог претендовать. При любом раскладе это была поистине уникальная для человека с советским паспортом возможность увидеть мир. Ведь даже упрощенный порядок означал лишь некоторое сокращение сроков оформления нужных бумаг, но вовсе не ликвидировал хотя бы одну из положенных ступеней длинной бюрократической лестницы, по которой предстояло идти.
Сейчас это кажется злой шуткой, но в те времена, чтобы просто выехать за рубеж предстояло просить своего непосредственного руководителя написать на тебя подробную характеристику-рекомендацию по утвержденному образцу (вместо знакомой по «17-и мгновениям» фразы: «…В связях, порочащих его, замечен не был.» обязательно следовало записать формулировку: «Морально устойчив, политически грамотен».), подписать ее у секретаря парторганизации редакции, секретаря комсомольской организации, председателя профкома, дождаться для этого положительного решения бюро комсомола и партбюро. Затем процесс продолжался уже на стадии всего Агентства – следовало заручиться подписью руководителя АПН, секретаря партийного комитета, комсомольского секретаря и председателя профсоюзного комитета… Все это скреплялось выпиской из номерного протокола заседания партийного комитета Агентства. После этого документы направлялись в районный комитет КПСС по месту нахождения организации, где соответственно рассматривались на заседании так называемой выездной комиссии с непременным вызовом на нее выезжающего. После появления на бумаге подписи секретаря райкома КПСС и печати, если речь шла о служебной командировке, документы еще уходили в выездной отдел ЦК КПСС или, как у нас писали во внутренних официальных бумагах, – в Инстанцию (непременно с большой буквы). Процесс этот, как правило, длился значительно больше месяца, а тут в связи с необходимостью трудоустройства увольняемых несколько сокращался. Практически во всех рассмотрениях и заседаниях должен был участвовать сам соискатель – убеждать в необходимости поездки и отвечать на каверзные вопросы… Не затаить после всего этого марафона мысли стать «отщепенцем» и «предателем социалистической Родины», стоило немалого труда. Тем более что действовала эта бумага лишь определенный короткий промежуток времени. После этого весь процесс надо было начинать сначала.
– Ну а то, что зарплата у нас небольшая… не смущает тебя? – зам. министра повернулся в кресле.
– Я переживу, Владимир Иванович… – честно отрапортовал я. – Рублей двести, наверное, будет?.. А нет – тоже не страшно.
– Да может, даже и чуть больше. с валютой. – Тихонов переглянулся с начальником управления кадров Черноморского морского пароходства Лисюком, который как раз оказался в Москве у него в кабинете и которому он меня только что представил… – Ну раз уж отец мне твой сказал – о море мечтаешь… – он посмотрел на
– Сделаем. – он посмотрел на меня. – Вы подождите, я сейчас…
В приемной он раздобыл для меня у секретарши экземпляры подробнейшей анкеты.
– Вот. Заполните все и приезжайте. Как писать – знаете, наверное? Характеристику не забудьте… Надо будет только потом подождать, пока вам визу откроют.
Но оказалось, что дело обстоит совсем не так просто. Слетав в Одессу и оставив анкету вместе с выездной характеристикой из АПН, я стал ждать. По наивности мне казалось, что вопрос со мною решится быстро, вроде бы – такой блат. Однако неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, а обещанной открытки из отдела кадров так и не было. В эти месяцы умер отец, мы остались с мамой вдвоем, помогать больше было некому. Главную редакцию телеинформации АПН ликвидировали, пробивать очередной сценарий короткометражки удавалось не всегда. На мои регулярные, пару раз в месяц, звонки Лисюку тот отвечал, что ответа пока нет. Однажды в ответ на мои настойчивые расспросы о причинах столь долгой задержки прямо сказал:
– Вы же поймите, это не мой вопрос. Будет решение – тогда пожалуйста…
– Владимир Николаевич, ну хоть подскажите – что мне-то делать в этой ситуации?.. – взмолился я.
Лисюк как-то замялся, видимо, в душе поражаясь моей недогадливости и не имея возможности сказать мне это прямо.
– Ну, я не знаю… Если бы позвонили сюда… ну, по линии наших соседей…
Я поблагодарил его и задумался.
Когда-то, много лет назад, по всему Союзу прогремела история с четырьмя нашими солдатами, дрейфовавшими сорок девять дней в открытом океане на небольшой барже, сорвавшейся с швартовых на Курилах. Их спасли американские моряки, и пока военный корабль вез ребят в Штаты, наши лихорадочно решали, как на эту историю реагировать – объявить их предателями или героями. Решили, все же лучше – героями, и отечественная пресса взорвалась статьями и фотографиями Зиганшина, Поплавского, Федотова и Крючковского. На всех фото первых полос газет и даже на плакатах на афишных стендах в Москве они стояли в обнимку с высоким улыбающимся человеком в светлом плаще. Подпись объясняла, что это встретивший смельчаков Генконсул СССР в Сан-Франциско А. А. Кардашов. Сводный брат мамы (у них были разные отцы), мой дядя, потом в течение нескольких лет служил первым секретарем нашего посольства в Токио. Как-то он забежал к нам перед очередной краткосрочной командировкой, кажется, в Ливию, и я выпросил посмотреть его зеленый диппаспорт. Он был выписан уже на совсем другую фамилию.
Короче говоря, дядя перезвонил маме тем же вечером и, смеясь, рассказал, что в Одессе умоляли только не вешать трубку – два человека были брошены на срочный поиск моего личного дела, лежащего среди множества других в многочисленных шкафах. Как я понял, найдя, проверять просто уже не стали – открытка об оформлении выездной визы пришла мне до конца этой же недели. Когда я предстал перед Лисюком буквально через несколько дней после последнего разговора и положил ее на стол, он искренне удивился.
– Что… уже?
– Спасибо большое, Владимир Николаевич, за совет. Мне бы сразу знать…
Мне показалось, что он меня зауважал.
Хотя главная проблема была решена, бюрократические формальности на этом не закончились. Выяснилось, что по правилам я должен выписаться из Москвы и прописаться по отделу кадров пароходства. Кроме того, сдав фотографии, следовало подождать паспорта моряка, а пока озаботиться оформлением санпаспорта, что подразумевало прохождение серьезной медицинской комиссии и проведение множества при вивок в специальной бассейновой поликлинике моряков. Приходилось все время летать из Москвы в Одессу, там жить в гостинице, а денег уже не было. Чтобы заработать на авиабилеты, я все чаще по вечерам занимался частным извозом на своем ушастом «запорожце». Три-четыре часа мотания по Москве с пассажирами давали в итоге возможность покупки очередного билета на самолет.
Наконец все вроде бы было готово. Я получил назначение на должность администратора пассажирской службы на «Максим Горький» – самый большой и лучший из всех существовавших в то время пассажирских лайнеров СССР, совершающий кругосветные рейсы под фрахтом немецкой фирмы «Некерманн». Прилетев в Одессу за двое суток до прихода «Горького», я шиканул и остановился на этот раз в знаменитой гостинице «Лондонская» (в тот период, кажется, она была временно лишена своего исторического названия и именовалась «Одесса»). Один из лучших номеров на втором этаже с тремя огромными аркообразными окнами имел выход на длинный балкон прямо над главным входом – с него за столетними платанами Приморского бульвара угадывался морской порт. Любое посещение балкона с лежащей внизу Одессой, таким образом, укрепляло ощущение, что жизнь удалась.
По адресу, знакомому каждому одесситу – переулок Нахимова дом два, где находился отдел кадров Черноморского морского пароходства, мне выдали последнюю бумажку – направление на судно. Была уже глубокая осень, и в парке рядом круглые сутки глухо ухали солидные местные голуби. Полтора дня без особой цели я мотался по городу, который полюбил еще в тринадцать лет, когда отец снимал тут «Первый троллейбус». Теперь мне было двадцать семь, и я, как эти голуби, пыжился сознанием собственной значимости – в кармане у меня лежал бордовый «Паспорт моряка», и я уходил в кругосветное плавание. Начиналась совсем новая незнакомая жизнь.