Фантастический детектив 2014
Шрифт:
– Разве что – что?
Бабища опустила глаза. Тискала в кулаках фартук.
– Как бы это сказать… Казалось, что вещи, которые он делает, – что они живыми получались. Не знаю, как объяснить. Словно ты отвернешься – а они изменились. Другими стали. Но ты повернешься – и ничего не сумеешь заметить. Понимаете?
Дитрих медленно кивнул.
– Пожалуй, понимаю, – сказал и погладил деревянного, поистертого уже воробушка пальцем по резным перышкам.
И Утер готов был бы прозакладывать голову, что воробушек вдруг сильнее встопорщил
Кроху Грету они не нашли ни в корчме, ни во дворе, где она, как подсказала Толстая Гертруда, любила играть.
– Снова упорхнула гулять, – пожала плечами служанка. – Уж сколько раз я ей говорила, уж как ни пугала… К воде, может, пошла: любит она воду, то лодочки из щепок запускает, то куклу ту свою моет.
Дитрих постоял, закусив губу, потом развернулся спиной к «Титькам».
– Похоже, – сказал, – самое время наведаться к Арнольду Гольдбахену да разузнать о его бумагах, нет?
Однако до Сойковой башни добраться им не удалось. За оградой церкви Святого Ульриха, меж двух толстенных вязов Махоне привиделся промельк знакомых светлых волос – и он махнул рукою, указывая Дитриху.
Это и вправду была девчонка: Кроха Грета сидела на валуне, чинно сложив ладошки на коленях, и неотрывно глядела туда, где под церковной оградой все еще стояла телега с останками Магды Флосс – ее матери.
Дитрих подошел, сел рядом.
Девчонка поглядела на него, словно постящийся клирик на скоромное. В кулаке она сжимала отчаянно-желтое перышко: иной раз, отрываясь взглядом от телеги с останками Магды Флосс, подбрасывала его, глядя, как оно падает, кружась.
Дитрих же извлек откуда-то зеленое яблочко, протянул Крохе Грете.
Та взяла, откусила, сморщила носик.
– Кислое, – сказала, но грызть яблоко не перестала.
– А что, – сказал тогда Найденыш, легко улыбаясь, – приладила ль ты своей кукле мою ленточку вместо пояса?
– Не кукле, – сурово поправила девочка. – Гансу. И нет, не приладила. Ганс ее где-то потерял.
– Не беда, позже подарю тебе еще одну, зеленую. Когда ты к Толстой Гертруде вернешься.
Девочка тихонько вздохнула.
– Госпожа Гертруда не любит, когда я ухожу из дому.
– А зачем же тогда ты уходишь? – спросил Дитрих.
Кроха Грета пожала плечами.
– Так Ганс просится погулять, – сказала Дитриху, словно мальцу-несмышленышу. – Мне с ним не страшно. Он меня всегда-всегда от чужого защитит. Даже когда по делам отходит, все равно со мной ничего не случается.
– А где же Ганс сейчас? – спросил Найденыш, оглядываясь по сторонам, – словно полагал, что деревянная кукла лежит где неподалеку.
Кроха Грета беспечно махнула ладошкой куда-то за церковь.
– Пошел по своим делам, – сказала. – Скоро он вернется. Он всегда возвращается. Вот только приходится его умывать, таким он замурзанным приходит. Словно в требухе валялся.
Дитрих переглянулся с Махоней.
– А
Дитрих кивнул.
– Правда. А ты откуда знаешь?
– Так Ганс мне и сказал. – Девчонка догрызла яблоко и аккуратно ссыпала в ладошку семечки.
– А Ганс не сказал, куда он собрался пойти? – спросил Найденыш – голосом таким вкрадчивым, каким разговаривал он давеча с Арнольдом Гольдбахеном, привязанным к пыточному столу.
– Да к дяденьке одному: сказал, что есть у него, Ганса, для того дяденьки какое-то особенное послание от фрау Магды. Так и сказал: «фрау Магда», а кто она – не сказал. Он придет, и мы тогда к госпоже Гертруде вернемся, вы не опасайтесь.
– Что ж, – сказал, поднимаясь, Дитрих, – я, пожалуй, и вправду не стану опасаться.
Вот только лицо его сделалось бледным, словно мукой обсыпанным.
– Я вижу, сучонок, ты и вправду смерти ищешь?
Грумбах был не просто сердит – он, как сказал бы небось рыжий Херцер, на говно исходил.
Однако Дитрих Найденыш, вместо того чтобы отступить, трясясь от Грумбаховой ярости, как трясся стоявший за спиной его Утер, лишь спокойно глядел на багрового с лица капитана «богородичных деток».
Потом произнес тихо и как-то бесцветно, словно говорить ему и не хотелось вовсе:
– Нет, господин Грумбах, смерти, похоже, ищете вы – и, уверяю, отыщете, если решите, что слова мои пустой звук.
– Пугаешь? Да ты, петушок, еще титьку сосал, когда я первому своему врагу кровь отворил. А если ты…
– Во-первых, господин Грумбах, я не пугаю, иначе пришел бы не с вашим соглядатаем, а со своими кнехтами. Во-вторых, титьку мы все сосали, а вот глупость и преступленье совершили со своими дружками вы. Умертвить человека над старым алтарем и закопать еще одного у основания жертвенника – это кому пришло такое в голову? Надеюсь, не вам?
– Ты что такое… – даже не покраснел – посинел Альберих, однако Дитрих не дал ему договорить.
– Хватит, – рявкнул, потеряв, как видно, терпение, – Утер-то его и не видал таким ни разу. – Двое из вашей четверки уже мертвы, обоих убили сходным способом. Теперь я говорю, что опасность угрожает и вам, а вы начинаете елозить, как шлюха под солдатским хером.
– Да мои люди тебя, щенок…
– Уж ваши люди тут всяко не помогут, поверьте.
Дитрих обвел взглядом комнату, занимаемую Грумбахом здесь, в «Трех дубах», и Махоня невольно проследил за его взглядом. Комната была под стать своему хозяину: обставленная богато, но безвкусно. Громоздились под стенами лари и сундуки, перина на кровати в углу была пуховой, а грязная посуда на столе – фарфоровой да стеклянной. Но все богатство его, как и сам капитан, пахло, казалось, страхом и кровью.